«Ф. Г. Шилов. Записки старого книжника. ОТ СОСТАВИТЕЛЯ Записки книжников, людей, причастных к книге, к книжному делу—издателей, типографов, книгопродавцев, библиофилов,— ...»

Внутренний пассаж Александровского рынка, снаружи украшенного книжными магазинами и ларями, был полон старинных вещей. Здесь можно было купить все: от шишака Александра Невского до сабли Суворова, конечно, не имевших ничего общего с подлинными. Были торговцы, которые издевались над своими клиентами, искавшими в «навозной куче жемчужное зерно». Один такой торговец, старик Ваханский, с большим юмором рассказывал, как некий генерал купил у него бронзовые украшения от стола.

Ваханский сказал генералу, что обещали принести еще три такие бляхи. Генерал приходил раз пять:

— Не принесли? А откуда хотели принести?

— Из Эрмитажа,— отвечал Ваханский доверительно,— уж совсем на липочке висят.

Но вернемся к Тюнину. Он начал торговать картинами крайне левых мастеров и футуристов. В эту же пору ему удалось купить картину школы Рембрандта, и он продал ее ювелиру Фаберже за 65 тысяч рублей. Может быть, это был и оригинал Рембрандта. Мало ли было в России необыкновенных находок! Ведь еще недавно в Нижнем Тагиле была найдена «Мадонна» Рафаэля, служившая, по сообщению художника И. Э. Грабаря, крышкой стула.

Многие художники писали портреты Тюнина. У меня был его портрет работы Судейкина, написанный, очевидно, во время увлечения Тюнина левыми художниками. По мнению многих, в том числе И. Э. Грабаря, Тюнин был очень талантливым самородком, с удивительно развитым художественным чутьем. Последние годы своей жизни Тюнин провел в Москве, где и умер.

Я особо остановился на Тюнине, потому что это был распространенный тип русского антиквара, обычно учившегося на медные пятаки и самостоятельно, благодаря природному таланту, сумевшего заслужить уважение людей науки и искусства.

Говоря о книжниках и антикварах, я не могу не вспомнить и некоторых из собирателей.

Одним из постоянных клиентов нашего магазина был действительный тайный советник П. В. Кухарский, занимавший должность чиновника особых поручений при министерстве путей сообщения. Собирал он гравюры, литографии и иностранные книги с гравюрами, но так как зарабатывал немного, то менял их, задалживал и всячески комбинировал дела с их покупкой.

Однажды он взял у нас том басен Лафонтена с гравюрами Одри. На другой день, вернув экземпляр, он утверждал, что некоторые гравюры выдраны и поэтому просит продать дешевле. Но я был уверен, что экземпляр полный, и решил не уступать.

Торговался он неистово, но книгу все-таки взял. К такому способу прибегали зачастую и другие собиратели: уверяя, что экземпляр неполный, они старались снизить на него цену.

Но настоящий собиратель неполного экземпляра не возьмет, и их уловки были по большей части шиты белыми нитками. Кухарский, однако, проявил прыть в одном случае.

У моего приятеля, художника М. В. Рундальцева, оказалось около десяти листов старинных гравюр Фрагонара, Буше и других художников, причем экземпляры были особенные—с легкомысленными сюжетами. Я гравюры купил, думая, что Рундальцев получил их от художницы Андреевой, вдовы художника академика М. А. Зичи. Часть листов я продал Синягину, часть Кухарскому, которому проговорился о предполагаемом происхождении гравюр. Он это учел и, не будучи даже знаком с Андреевой, заявился к ней и уговорил продать ему около 20 книг с гравюрами—изумительные экземпляры с двойными и тройными сюитами,—заплатив сущие гроши и совершенно ограбив Андрееву: каждая книжка стоила 500—1000 рублей. Забрав эти книги, он отвез их в Париж и устроил специальный аукцион. Каталог этого аукциона я позднее видел сам, распознав истинный облик действительного тайного советника.

Впоследствии выяснилось, что десять купленных мною у Рундальцева листов были получены не от Андреевой, а от некоего Шлотгауэра, служащего Эрмитажа. Шлотгауэр, в свою очередь, получил их от Лемана, помощника библиотекаря Зимнего дворца, который разбирал библиотеку, приобретенную Николаем II у князя Лобанова-Ростовского. Помимо десяти листов гравюр, которые через Рундальцева попали ко мне, Леман похитил много редких книг и продал их букинистам. Никто об этом не догадывался. Заподозрил Лемана второй помощник библиотекаря, нашедший в его служебном шкафу ломбардные квитанции. Оказалось, что, помимо гравюр, Леман похищал вещи из кабинета Александра II. Лемана арестовали, началось следствие. Леман во всем сознался. У Кухарского, несмотря на его положение и звание, произвели обыск и отобрали гравюры. Лемана присудили к году тюрьмы.

Леман оказался масоном, оккультистом, другом известного шарлатана Папюса. В его архиве обнаружили протоколы заседаний масонского общества, в котором Леман исполнял обязанности секретаря. Среди членов этого общества были и великие князья.

Но вот в 1900 году на букинистическом горизонте появился совершенно необычайный собиратель книг — Н. К. Синягин, о котором я уже упомянул выше.

Вначале цель и смысл его собирания были нам неясны. Синягин начал с эротики, покупал порнографические картинки. Вскоре он познакомился и близко сошелся с Клочковым и Соловьевым и резко изменил характер своего собирательства. Он стал собирать книги по истории войны 1812 года не только на русском, но и на французском языке.

Позднее он выработал целый план собирательства лишь русских книг по истории войны 1812 года и всего, что касается России.

Собирал Синягин столь энергично, что в течении десяти-пятнадцати лет создал такое собрание книг, брошюр, гравюр, литографий и рисунков, изображающих виды русских городов, монастырей и церквей и быт русского народа, какое никто до сих пор не мог собрать.

Кроме того, Синягин собирал всех классиков в первых изданиях, иллюстрированные издания, народные сказки, народные песни.

После смерти отца, крупного хлеботорговца, Синягин получил большое наследство. На полученный капитал он построил больницу при Институте экспериментальной медицины, оборудовал ее по последнему слову техники и прекратил торговые дела.

Весь свой досуг Синягин отдавал собиранию книг. Днем он посещал магазины, а вечерами до поздней ночи работал над разборкой своих приобретений.

Все дублеты и неподходящие книги он продавал мне. Помимо собрания по эротике, в котором были книги XVIII столетия с гравюрами и такие книги, как «Маркиз де Сад», «Жизнь 12 цесарей и императриц», «Заветные сказки», у него была интересная коллекция цветных литографий 40-х годов, очень много французских акварелей, а также акварелей Зичи, Богданова и других. Между прочим, у него была коллекция акварелей Зичи, изобразившего русских царей и великих князей в непристойных позах.

Когда во время освящения церкви убили петербургского градоначальника фон дер Лауница, Синягин так перепугался, что все сомнительные вещи уничтожил, в том числе и акварели Зичи.

Однажды я взял на комиссию две карты, сделанные акварелью с прекрасными картушами.

Одна карта (размером 3x3 аршина, конца XVIII столетия) изображала путь от Москвы до китайской границы, другая представляла собой план Павловска. Павловским планом Синягин особенно заинтересовался.

Эти два плана были оценены в 1000 рублей, цена для того времени дорогая.

Синягин, к которому я привез для показа эти карты, заколебался и обещал дать ответ вечером. Но вечером он не пришел, и я отвез карты их владельцу.

Утром приезжает Синягин и, узнав, что плана нет, страшно взволновался — вдруг карты владелец уже продал—и сидел в лавке все время, пока я за этим планом ездил.

Позднее Синягин воспроизвел в красках этот Павловский план в своем издании «Материалы к истории императора Александра I и его эпохи».

Синягин неоднократно ездил за границу и покупал в Берлине и Париже иллюстрированные издания, касающиеся России, отдельные гравюры и литографии.

Собирательство Синягина совсем не было похоже на собирательство большинства других. Он не был любителем-дилетантом, а собирал последовательно, целеустремленно.

Так, Синягин подготовил издание истории России в 12 томах, отредактированное Андерсоном. Из них второй том был посвящен Наполеону I и его сподвижникам. А дальше предполагалось издать целый ряд томов, посвященных русской литературе, русскому искусству, описанию Сибири и т. д.

План собирательства Синягина приходил к концу, так как в соответствии с его планом им было собрано все, что возможно. Оставалось оформление. Все книги и брошюры были отлично переплетены по большей части Шнелем и его учеником Соколовым. Гравюры и рисунки были смонтированы на хорошей бумаге или наклеены на паспарту и помещались в превосходно сделанных папках. Синягин проделал колоссальную работу не только по собиранию, но и по оформлению своего собрания.

Неожиданно Синягин стал проявлять признаки психического расстройства.

Болезнь быстро прогрессировала, и брат Синягина, наняв пароход, целое лето путешествовал с больным по Волге в сопровождении доктора, родственников и Андерсона; только беседуя о книгах, Синягин приходил в себя и рассуждал здраво.

Осенью он поехал за границу. По приезде он в сопровождении врача заехал ко мне в лавку, рассказал, что был за границей, что очень много накупил книг, обстоятельно припоминая, какие именно.

Вспомнил он также, что не доплатил мне за три листа видов Санкт-Петербурга и за гравюры в красках Патерсена, и вдруг шепотом, озираясь, чтобы не подслушали, таинственно сказал:

— Знаете, из-за меня ведь чуть не началась война. Вильгельм не хотел выпустить меня из Германии и выпустил лишь тогда, когда наш император предъявил ультиматум.

Тут сопровождающий Синягина врач увел его. Больному становилось все хуже и в конце концов его отправили в психиатрическую больницу на Удельную.

После смерти Синягина библиотека досталась его брату. Брат все шкафы с книгами и стеллажи с гравюрами сдвинул в одну часть квартиры и запер, так как старые книги вызывали в нем отвращение. Покойный Синягин говорил не раз, что брат в руки не возьмет старой книги, а если возьмет, то сейчас же вымоет руки. Вот каков был наследник этого замечательного собрания, стоившего не менее полутора миллионов рублей золотом и, возможно, жизни его собирателя.

В 1917 году в Петрограде появился молодой библиофил П. В. Губар, весьма часто посещавший магазин Суворина. Ему предложили приобрести библиотеку Синягина.

Губар согласился купить, правда, за совершенные гроши.

В квартире Синягина уже разместилась какая-то воинская часть, и из страха потерять библиотеку Синягин-брат согласился продать ее Губару за 250 тысяч.

Губар настолько спешно перевез книги к себе на квартиру, что даже не захватил картотеки, так прекрасно разработанной и подготовленной к печати. Отдельные листы видов городов, главным образом Петербурга, Губар продал Центральному комитету государственных библиотек. Помимо редчайших листов Патерсена, Махаева, Дамам Демартре и других, среди гравюр оказалось много оригиналов Галактионова.

Комиссия оценила собрание в 200 тысяч, эксперты нашли возможным довести цену до 300 тысяч. В конце концов собрание отдельных листов было куплено Комитетом за тысяч рублей для Государственной публичной библиотеки. Затем Губар продал музею города описание монастырей и церквей. Очень много книг ушло совсем в другую сторону — Губар продал их в Вашингтонскую библиотеку.

Губар открыл книжный магазин «Антиквариат». На новоселье пришли выдающиеся библиофилы. Для себя лично Губар оставил все первые издания Пушкина, исключительную коллекцию альманахов, все иллюстрированные издания, все увражи, относящиеся к Петербургу, прекрасный подбор книг по истории Петербурга, увражи знаменитых зодчих: Кваренги, Тома де Томона—и целый ряд книг по истории нашего отечества. Между рисунками был подлинный рисунок Пушкина, рисунки Брюллова к новоселью Смирдина. Однако впоследствии он стал все это продавать, чем и занимался много лет.

Так распылилась замечательная библиотека Синягина. До сих пор время от времени попадаются еще книги с синим и красным ярлыком-экслибрисом (кстати, довольно безвкусным) Синягина.