«Ф. Г. Шилов. Записки старого книжника. ОТ СОСТАВИТЕЛЯ Записки книжников, людей, причастных к книге, к книжному делу—издателей, типографов, книгопродавцев, библиофилов,— ...»

В одном магазине продавец, желая все же что-нибудь продать, принес из кладовой четыре тома «Угро-русских песен» Головацкого. Я книги купил. В другом магазине повторилась та же история: после предложенного всяческого хлама мне принесли Головацкого. Так в разных местах я купил 5 экземпляров.

Наконец, я добрался до одного крупного букиниста, которого встречал в Петербурге. Я с изумлением рассказал ему, что у всех букинистов оказались почему-то книги Головацкого, и он признался, что торговцы брали эти книги у него; кроме того, у него осталось еще около 50 экземпляров. Я их все забрал, потому что в Петербурге они были большой редкостью и за невысокую цену я мог осчастливить моих покупателей.

Вспоминая свои покупки в провинции, я не могу не упомянуть о поездке в усадьбу Фирлей-Канарской, к которой меня направил вологодский книжник Мякишев. Это была помещица-старушка, во многом напоминавшая гоголевскую Коробочку. Да и весь разговор с ней очень напоминал беседу Чичикова с Коробочкой.

— Так вы покупщик?—спросила она.— Что же вы покупаете? Есть у меня мед и маринады своего изготовления. Могу немного уступить.

Когда я сказал ей о цели своего приезда, она сначала усомнилась, кому может быть нужен такой товар, но потом охотно показала мне все, что у нее было.

Я купил у нее рукописное описание Грязовецкого уезда, очень подробное и обстоятельное—с чертежами, планами и пр.,—и весь семейный архив.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Книголюбы. Рейтерн. Библиотека Оболъянинова. Магазин Достоевского. Братья Успенские. Библиотека Лихачева. Библиотека Щеголева. Автографы Пушкина. Архив Военского. Борьба книготорговцев с букинистами. Типы собирателей Возвращаясь к библиофилам и книголюбам, я прежде всего должен рассказать о В.

И. Яковлеве.

Это был тихий, скромный человек, служивший в Купеческой управе. Его большая квартира на Невском была вся завалена книгами, рисунками, гравюрами и всевозможными редкостями.

В 80-х годах Яковлев был владельцем издательства и занимался книжной торговлей. Им было выпущено в серии «Русская книжная торговля» много книг, среди которых была и «Сказка о бочке» Свифта. Книга эта по решению цензурного комитета подлежала уничтожению, и у Яковлева сохранился лишь единственный ее экземпляр. В его библиотеке был отдел запрещенных и сожженных книг, который позднее поступил в Библиотеку Академии наук. Основная часть библиотеки Яковлева состояла из книг XVIII — начала XIX века и была в отличном состоянии. Я не помню всех редкостей, но не могу забыть альбом карикатур на Наполеона, собранный в начале XIX века нашим послом в Лондоне графом Воронцовым и купленный Яковлевым у В. И. Клочкова из воронцовской библиотеки. Карикатуры были наклеены на бумагу и переплетены в зеленый марокен.

Частым посетителем моей лавки был В. А. Верещагин; собиравший русские иллюстрированные издания. С букинистами он держался высокомерно, считал себя большим знатоком. На основе своего собрания и случайно полученных сведений он составил книгу о руских иллюстрированных изданиях. Несмотря на множество ошибок и пробелов, книга была встречена критикой одобрительно.

В эту пору начал собирать иллюстрированные издания и Н. К. Синягин. Верещагин продал ему всю свою библиотеку за 7 тысяч рублей. Цена была по тому времени небывалая, но, по существу, Синягин поступил правильно — он сразу заложил фундамент для своей, в будущем замечательной библиотеки.

Верещагин хоть и держался важно (он имел звание камергера), но всегда был без денег, так как жалованья ему не хватало. В Кружке любителей русских изящных изданий он считался специалистом по русским иллюстрированным изданиям, а когда Верещагин приобрел известность своими книгами: «Русская карикатура», «Веер и Грация», «Старый Львов» и другие, то был приглашен редактировать журнал «Старые годы».

Следует вспомнить еще об одном вначале скромном собирателе К. А. Иванове. Он был учителем, зарабатывал мало, и оторвать от семьи на приобретение книги даже рублей ему было трудно. Но есть поговорка: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей»,— а у Иванова были друзья, такие знатоки книги, как профессор И. А. Шляпкин, историки С.

Ф. Платонов и Н. Д. Чечулин, В. Г. Дружинин. Они посоветовали Иванову заняться составлением учебников по истории, обещая помочь получить одобрение для пользования ими в школах: Шляпкин и Платонов состояли в комиссии по просмотру и одобрению учебников истории; естественно, они делали это лишь потому, что считали Иванова способным создать хороший учебник.

Первый же учебник Иванова «Средняя история» был одобрен министерством народного просвещения, после чего Иванов начал подбирать исторические материалы и всерьез занялся составлением других учебников. Так, он составил учебники по древней, средней, новой, потом по русской истории и ряд книг историко-бытового характера.

Довольно большие доходы от создания учебников дали Иванову возможность широко покупать книги, но покупал он главным образом то, что относилось к истории. Собрав все, что его могло интересовать в этой области, Иванов стал собирать и книги по искусству.

Книгу Иванов любил сердечно. В 1880 году, еще школьником, он перевел элегию Стефана Яворского, написанную им перед смертью и обращенную к книгам своей библиотеки:

О, как вы часто в руках моих, книги, бывали, Свет, утешенье мое!

Вас покидаю; питайте других, изливайте Ценное миро свое...

Вы мне богатством и славой великою были, Раем, предметом любви— Дали мне свет и любовь мне доставили знатных, Почести дали мои...

Другой собиратель, художник-гравер Михаил Викторович Рундальцев, хоть и имел звание академика, но специального образования не получил. Он кончил училище Штиглица, потом самоучкой стал неплохим гравером. Особенно хорошо у него выходили портреты. Он всегда немного льстил тем, портреты которых рисовал, но зато пользовался большим успехом у заказчиков. Рундальцев оставил много портретов писателей, композиторов и артистов.

Я забирал у него все пробные отпечатки и всегда брал несколько экземпляров с ремарками. Экземпляров 25—30 делалось с неосталенной доски. Потом ремарка счищалась и доска покрывалась гальваническим способом сталью. Осталенная доска выдерживала тысячи экземпляров, но с неосталенной доски отпечатки получались мягче и сочнее.

Рундальцев рекомендовал мне различных клиентов, он же познакомил меня с Вакселем, обладателем огромной коллекции автографов; но особенно я был доволен, когда он познакомил меня с Е. Е. Рейтерном, сыном живописца, работы которого есть в Третьяковской галерее и в Русском музее.

В молодые годы Рейтерн собирал всевозможные гравюры и рисунки, но позднее остановился только на русских гравюрах и литографиях, признавал лишь художниковграверов, и его коллекция была единственной в России и, безусловно, в мире.

Рейтерн вначале завещал всю свою коллекцию Русскому музею, но потом обстоятельства его жизни изменились, ему не на что было жить. Через друзей он начал переговоры с Русским музеем о том, чтобы музей выплачивал ему за его собрание хотя бы небольшие суммы равными частями, дабы он мог просуществовать; жить ему оставалось недолго. Наши музеи в начале революции были еще не устроены в денежном отношении и могли предложить Рейтерну только 25 тысяч, притом в рассрочку, а в 1918 году, когда стоимость денег катастрофически падала, это, конечно, не могло его устроить.

Но, когда Рейтерну предложили найти покупателя, который заплатил бы ему немедленно 200 тысяч, он сказал:

Я и за миллион не продам частному лицу. Я завещал Русскому музею, и это должно быть в музее, а денег, которые предлагает музей, мне, может быть, хватит на жизнь.

Я приходил к нему каждую субботу. Он меня ждал, приготовив папки с гравюрами, которые считал возможным продать, показывал мне каждый лист и назначал цену, всегда недорогую, но речь неизменно шла лишь о каждом листе отдельно.

После посещения Рейтерна я преисполнялся к нему все большим уважением. Это был действительно коллекционер, который прощался со своими гравюрами, как с друзьями, и, прощаясь, заново переживал все то, что было связано с увлечением минувших лет.

Я купил у него около пятидесяти листов Рембрандта, папку «клейнмейстеров», целый ряд листов Дюрера, нидерландского гравера и живописца Луки Лкобса (Лейденского) и много другого. Однажды между гравюрами попались четыре рисунка.

Это хорошие рисунки, Шилов, возьмите их рублей за 50,—сказал Рейтерн.

Я сам видел, что рисунки хорошие, но ни подписей, ни содержания хорошенько не разглядел, полагаясь на Рейтерна. Когда я принес рисунки домой и рассмотрел их, они мне очень понравились.

Я показал рисунки известному искусствоведу С. П. Яремичу. Тот пришел от рисунков в восторг и просил продать ему один из них за 500 рублей, а на остальные рисунки обещал прислать покупателя, который за три рисунка заплатит 3 тысячи рублей.

Яремич объяснил мне, что два рисунка принадлежат кисти голландского художника Ван Бларанберга, а два — Моро-младшего.

Сам я подписей не разобрал, но была надпись «апробасьон Кошен», то есть «одобрил Кошен», которая ввела меня в заблуждение. Шарль-Николя Кошен был гравер, и я подумал, что рисунок сделан учеником Кошена, который и одобрил его. Оказалось же, что речь шла о Кошене—министре финансов при Людовике XV.

Я сообщил Рейтерну, сколько выручил за рисунки.

— Это ваше счастье,—ответил он.—Я за них, наверное, недорого дал, потому что не увлекался рисунками.

В конце концов Русский музей предложил Рейтерну 50 тысяч рублей за русские гравюры, предложил и квартиру в музее. На новой квартире Рейтерн прожил очень недолго. Через несколько месяцев он умер. Но желание его сбылось—коллекция поступила в Русский музей.

Зимой 1908 года я познакомился с Н. А. Обольяниновым. Он собирал книги с картинками, кроме тех, что были описаны у Верещагина, и фарфор, но тоже не с теми марками, которые значатся в справочниках Селиванова и Петрова,—иначе говоря, он хотел описать то, что еще никем не описано.

Обольянинов происходил из старинной дворянской фамилии, его предкам были жалованы имения в Новгородской губернии еще Иоанном Грозным. Образование он получил в Варшавской гимназии, а затем окончил Военно-медицинскую академию, уехал в родовое имение, сделался земским начальником.

Интересна такая подробность биографии Обольянинова. Когда петербургское дворянство подносило царю по какому-то случаю всеподданнейший адрес, Обольянинов телеграммой на имя предводителя дворянства сообщил, что хотя он и столбовой дворянин, но адреса не подпишет. В ответ на эту телеграмму Обольянинову сообщили, что от должности земского начальника он отстранен.

В одном из соседних имений продавалось разное имущество: мебель, фарфор и библиотека. Обольянинов все это купил и начал приводить библиотеку в порядок:

выписал переплетчиков, переплетные инструменты, материалы. Зимами он стал ездить в Петербург собирать иллюстрированные книги. Неудивительно, что ему без большого труда удавалось находить много книг, не описанных Верещагиным, потому что библиографические работы последнего всегда были поверхностны.

В этом Обольянинов убедился, познакомившись с иллюстрированными книгами в Публичной библиотеке. Мало того, Верещагин описывал книги не слишком точно. Вот почему Обольянинов и решил пересмотреть все русские иллюстрированные книги и описать с натуры все иллюстрации, применяя точный метод их описания. Не зная хорошо книг, он вначале часто делал ошибки, но постепенно приобрел навык.

Обольянинов пересмотрел огромное количество книг Публичной библиотеки, Академии наук, целый ряд частных собраний — А. Е. Бурцева, Н. К. Синягина и других.

Таким образом, он описал почти все собрания иллюстрированных книг в Петербурге.