«Ф. Г. Шилов. Записки старого книжника. ОТ СОСТАВИТЕЛЯ Записки книжников, людей, причастных к книге, к книжному делу—издателей, типографов, книгопродавцев, библиофилов,— ...»

Касательно чествования дело обстоит так: задумала это дело Цекубу* по своей личной инициативе и потребовала автобиографию. Это было очень кстати, потому что все равно я намеревался хлопотать о персональной пенсии. Автобиографию я дал и больше ничего не знаю. Говорят, пишут мое житие на разных языках, с другой стороны, говорят— чествование будет в очень тесном кругу...

Чествование они собирались устроить в январе и ждут только моего выздоровления. К какой дате оно приурочено, я не знаю, говорят: «Вы у нас единственный!..»

* Центральная комиссия по улучшению быта ученых.

Следует сказать, что Шибанов работал не за страх, а за совесть. Он прожил всю жизнь для книги и был первым книжником-антикваром в России. В советское время он много поработал в антиквариате «Международная книга», где им был выпущен ряд отличных каталогов. В 1925 году Государственное издательство выпустило его книжку «Антикварная книжная торговля в России».

Мне удалось случайно приобрести весьма ценную библиотеку друга Пушкина — П. В. Нащокина. Эта библиотека продавалась несколько лет (вероятно, просили дорого, а библиотека была изрядно потрепана). Я, еще молодой антиквар, об этой библиотеке ранее ничего не слыхал и сразу купил ее. Привезя в Петербург, я сообщил о своей покупке Л. И.

Жевержееву, который был в то время усердным собирателем.

Жевержеев был сын купца, получивший большое наследство и не знавший, что с ним делать. Вначале он увлекался футуризмом—он поддерживал поэтов-футуристов, издавая их произведения, а потом увлекся театром: стал собирать костюмы, эскизы декораций. Собрал почти музей, а затем заинтересовался книгами. Известен выпущенный им каталог под названием «Опись моего собрания», том первый. Впоследствии, когда дела у Же-вержеева пошатнулись, он начал распродавать свое собрание. Я купил у него много рисунков, гравюр и книг, но особо хороших книг было мало.

Библиотека Нащокина привлекла внимание Жевержеева, и он забрал ее у меня. Но на другой день он прислал все книги обратно. Его библиотекарь сообщил мне, что все издания у Жевержеева уже имеются. Я спорить не стал, но причина возврата меня удивила. Книги были прекрасные, большинство из них вьшущено в XVIII столетии— преимущественно из библиотеки деда Нащокина.

Вскоре все разъяснилось: оказалось, Жевержеев услышал от Клочкова, что библиотека Нащокина продается много лет и оценена очень дорого. Он побоялся на этой покупке потерять, не понимая действительной ценности собрания.

Книжно-букинистическое дело до революции было у нас поставлено кустарно, люди культурные занимались этим делом редко; обычно книжники выходили из среды мальчиков — учеников книжных лавок, без всякого образования, можно сказать, полуграмотных. Образованных книжников было очень мало: П. П. Шибанов, Л. Ф. Мелин, Н. В. Соловьев, В. И. Клочков и П. А. Картавов.

Картавов имел пристрастие к собирательству с юных лет. Его отец был человек состоятельный, содержал увеселительные сады «Ливадия», «Аркадия» и другие, но Картавов после смерти отца ликвидировал дело и жил на капитал и доходы от прав на пьесы и оперетты, которые его отец покупал в собственность.

Собирательство Картавова было весьма разнообразным. Сначала он стал собирать все издания Вольтера и все, что напечатано о Вольтере в России, задумав издать книгу «Вольтер в России».

Кроме того, он собирал библиографию, и подбор справочников у него был великолепным.

Затем он решил издавать журнал «Весельчак». На этом он порядочно потерял и на некоторое время излечился от издательской мании. Картавов начал собирать почтовые марки и собрал их очень много, собирал экслибрисы и книжные ярлыки.

Однажды Картавов купил у макулатурщиков архив Соляной конторы, дела со времен Петра Великого до начала XIX столетия. Этот архив он разбирал в течение многих лет. В нем оказались замечательные материалы, и главным образом автографы. Это определило новую линию в собирательстве Картавова.

Половина прибылей от соли шла на расходы царского двора, поэтому документы о многих церемониях двора попали в архив Соляной конторы. Например, документы о расходах на похороны Петра I, расписки царевича Алексея Петровича, архитектора Растрелли, Разумовского и много других.

Между прочим, были обнаружены два письма М. В. Ломоносова, писавшего в соляные варницы, чтобы ему прислали сведения о количестве залегаемой в глубину и ширину соли. На первый запрос ему долго не отвечали, и Ломоносов в следующем письме повторил свою просьбу, сопроводив ее крепким ругательством.

Помимо ценных автографов Картавов собрал несколько комплектов бумажных водяных знаков, систематизировал их, и таким образом это явилось продолжением труда Н. П. Лихачева «Бумажные водяные знаки» (1899—1900). О бумажных знаках он выпустил небольшую книжку «Исторические сведения о гербовой бумаге в России», напечатанную только в 100 экземплярах.

Картавов когда-то приобрел архив Лисенкова, в котором были оригиналы первых литературных произведений Некрасова, Шевченко и ряда других писателей. Кое-что он попробовал издать, например два выпуска библиографических записок «Литературный архив» и три номера «Библиографических известий о редких книгах». Он издал также «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, но все издание было сожжено, попало в продажу лишь несколько экземпляров, так что, по существу, издание Картавова чуть ли не более редкое, чем первое издание.

В погоне за автографами Картавов не знал меры.

В начале революции на собрании, на котором выступал В. И. Ленин, в тот момент, когда Владимир Ильич закончил свою речь возгласом: «Да здравствует социалистическая революция!», Картавов вбежал на сцену с открытым альбомом и попросил Владимира Ильича:

— Будьте добры, напишите мне последние слова Вашей речи.

Под конец жизни Картавов поступил в Книжный фонд только для того, чтобы иметь возможность рыться каждый день в огромном количестве макулатуры. Там же он собрал единственную в СССР коллекцию обложек и громадное количество книжных ярлыков и экслибрисов. Собрание «Вольтер в России» он, когда уже стал слаб и часто прихварывал, продал при моем посредничестве в одно из хранилищ в Москве.

Одним из крупнейших собирателей книг и гравюр в начале XX века был директор Волжско-Камского банка Федор Степанович Малышев.

Малышев происходил из крестьян, в юные годы начал работать сельским писарем и познал воочию все нужды и беды крестьян. Он видел, как пьянство и кабаки губят крестьянство, и в своей волости собрал крестьян для того, чтобы они общим сходом вынесли решение закрыть кабаки.

В волости удельное ведомство ежегодно продавало с торгов известную часть казенных лесов.

Торги были фикцией, так как леса в удельном ведомстве скупали кулакилесопромышленники, а крестьяне работали у них за гроши. Малышев договорился с Нижегородским удельным ведомством, чтобы оно продавало лес волости, а там бы уже делили и раздавали участки крестьянам. Малышев настаивал также на уничтожении кабаков. Материальное положение крестьян в волости несколько улучшилось, но властям это не понравилось. Малышеву сообщили, что его хотят убрать и перевести в Сибирь.

Предупрежденный об этом друзьями, Малышев оставил волость и уехал в столицу.

Там он поступил по рекомендации одного земляка в Волжско-Камский банк на должность уборщика: подавал чай, разносил по отделам бумаги, подметал пол, а в свободное время слушал лекции в Технологическом институте (позднее сделался вольнослушателем).

Впоследствии Малышев был избран членом правления банка.

— Я хочу построить у себя на родине,— сказал он мне как-то,— большой дом, который пропитаю несгораемым составом и в котором помещу все мои гравюры и книги, чтобы местное население ими пользовалось.

Конечно, его собрание вряд ли было нужно тогда крестьянам, но говорил он об этом с юношеским пылом, хотя в то время ему было не менее 60 лет.

Кроме гравюр, Малышев собирал русские и зарубежные издания по истории революционного движения в России. Эта часть библиотеки была у него подобрана прекрасно.

После Октябрьской революции Малышев работал в Главбуме, и его проекты выделки бумаги были приняты во внимание. Несмотря на преклонный возраст, он старался быть полезным делу строительства новой жизни, но стало сдавать зрение, и он почти ослеп.

Когда здоровье Малышева совсем пошатнулось, он решил распродать книги и вещи. Большая часть собрания была продана им при моем содействии книжному магазину «Антиквариат», в котором я тогда работал.

Собрание же гравюр Малышев продал через «Международную книгу» в один из музеев Харькова. Я помню трогательную картину: когда вывозили его папки с гравюрами, Федор Степанович, уже слепой, с горечью расставался со своими мечтами библиофила.

В молодые годы Малышев был связан с вятскими революционными деятелями, которые издали в 1877 году альманах «Вятская незабудка» и выпускали другие книги.

Позднее в своем имении Малышев устроил тайную типографию для печатания прокламаций и листовок. Личность, как мы видим, незаурядная, с интересной судьбой.

Следует упомянуть и о другой весьма любопытной фигуре.

Я не знаю происхождения книгопродавца Льва Федоровича Мелина, но человек он был образованный. Став чиновником, он понял, что карьеры не сделает, так как для этого нужны деньги, связи и родовитость. Он стал приглядываться к торговому делу.

Больше всего ему понравилось книжное дело, которое для начала не требовало больших средств. Когда я двенадцатилетним мальчиком приехал в Петербург, Мелин открыл книжную лавку в доме Шереметьева по Литейному, 51. Начал торговать Мелин очень скромно, для посылок и черных работ взял мальчика, К. Н. Николаева, ставшего впоследствии очень крупным букинистом в Москве.

Мелин сразу же выделился из среды других букинистов, стал подбирать хорошие и содержательные книги. Он обходил мелких книжников и выуживал у них все, что попадалось лучшего. Мелкие книжники хоть и ругали его за это «саранчой», но охотно продавали ему. Знание языков, а он говорил по-немецки, по-английски и по-французски, даже с блеском, тоже выделяло его среди других книжников.

Мелин завел у себя отдел новых иностранных книг. Побывав за границей, он стал выписывать оттуда в большом количестве дешевую беллетристику, которая часто продавалась по пониженной цене, причем он конкурировал даже с М. О. Вольфом и Мелье.

Мелин специализировался на литературе о театре и балете, особенно усердно подбирал книги о цирке и уличных представлениях. В этой области он не имел конкурентов, чем привлек к себе многих артистов и поклонников театра. Затем Мелин занялся подбором книг по оккультизму, издал несколько очень грамотных каталогов. Он разбогател, расширил дело и выжил букиниста Семенова из пристройки к шереметьевскому дому. Теперь на этом месте стоит огромное здание, занимаемое Ленкниготоргом.

Семенова он, разумеется, выжил, чтобы не иметь рядом конкурента, но и его вскоре постигла та же участь. Н. В. Соловьев занял соседнее помещение, отделал роскошный магазин, и Мелину пришлось переехать на Литейный, 60.

Здесь Мелин стал торговать больше для любителей, чем для широкой публики, и все же дела у него шли неплохо. Но на него надвигалось несчастье—он стал слепнуть.