«Всеволод Иванов, Виктор Шкловский Иприт География в картинках Иногда известным и признанным мастерам высокого жанра случается по каким-то причинам написать авантюрный ...»
— Сражение, — закричал Рек, въезжая в комнату на стуле, — дым, атака… запел он… — А, медведь! Спишь? Правильно, руку, честный зверь, позвольте представиться. Рек, бог, но на самом деле порядочный человек и корпорант, правда — высеченный, но я отомщу… Впрочем, спать лучше… И, положив свою голову на спокойно лежащего Рокамболя, Рек заснул сном младенца.
………………………………… В этот момент в Лондоне уже встало солнце, дым рассеялся, и манифестации шли по городу, оглашенному радиомузыкой. Хольтен принимал народ, стоя на балконе дворца.
………………………………… — А, вот мой двойник, — произнес Словохотов, стоя над спящим Реком, — и Рокамболь здесь… Именем восставшей Англии арестовываю вас, гражданин Рек! Рокамболь, не спи.
Шерстяной мешок, проверь мой мандат!
Но Рокамболю снились кедровые леса.
— Ура! — произнес Словохотов, поднимая зверя на руки и таща за собой схваченного за ворот Река, — едем домой.
Солнце ударило Рокамболю в нос, и он недовольно открыл глаза. Словохотов, слегка запыхавшись, стоял над ним. У Пашкиных ног бредил пьяный Кюрре. Сам Пашка уже переоделся в форменку. Он был все тот же, только похудел слегка, и на груди, поперек старой татуировки — якоря, были красным нататуированы строки химических формул.
ГЛАВА Начало которой происходит В ЗАРОСЛЯХ ОРЕШНИКА, а КОНЕЦ В МОСКВЕ Россия заросла орешником. По правде говоря, настолько же орешник походит на теперешний, насколько современные птицы на тех птиц, что разводят теперь в АсканияНова, Таврической губернии.
Известно ли вам, почтенный читатель, что в Аскания-Нова, близ Крыма, с 1924 года водятся птицы с шерстью? Неизвестно? Прочтите соответствующую книжку об АсканияНова и не утверждайте, что в момент нашего действия Россия не заросла орешником. Мы согласны с вами, что этот орешник приносит несъедобные орехи, что о листья его, как о шипы, можно наколоть тело и что союзники во главе с достопочтенным профессором Мондом не могли выдумать уничтожающих орешник газов. Он уничтожил границы, шел на Германию. Танки, тракторы не могли его поглотить. Его корни были тяжелее и крепче железа. Поля сражений, блиндажи и крепости давно заросли травой.
Вся Россия представляла собой громадный зеленый парк, разметнувшийся от плоских полей до берега Тихого океана, где наши желтые союзники с таким же успехом производили насаждения кустарника «ХЗЩ», первые семена которого произросли в культурно-земледельческих фермах Ипатьевского Треста.
Холодной осенней ночью по тропинке среди такого орешника, направляясь к русской границе, шла женщина.
Событие это произошло еще до восстания в Лондоне, Россия жила под землей, и только юркие мыши встречали женщину на перекрестках тропинок.
Пост империалистических солдат внезапно вырос на ее дороге.
— Ваш документ!
Женщина мертвым голосом проговорила:
— Я ищу своего мужа.
Солдат в противогазовом шлеме, делавшем его похожим на несессер, насмешливо сказал ей:
— Ваш муж, наверное, в Советской России. Не насаждает ли он там этот чертов орешник, от которого скоро сдохнет весь мир.
— Я не знаю, где мой муж. Я найду его труп. Он пошел вчера искать пищу.
— Биль, слышишь, ему стало мало общественной пищи, и он пошел искать еще, как волк.
Другой солдат нетерпеливо сказал ей:
— Нам некогда с вами разговаривать, через пятнадцать минут нас ждет шоколад.
Потрудитесь, сударыня, отойти в сторону. Вон туда, поглубже в орешник.
— Зачем я буду отходить?
— Вы хотите, чтоб мы вас оттащили? Биль, она не знает, зачем ей нужно отойти! Затем, что мы имеем желание немного пострелять в вас согласно распоряжения.
И солдаты скинули автоматы с плеч.
И солдат, грубо схватив ее за плечо, толкнул к орешнику.
Но вдруг его затошнило.
— Биль, противогазы! — закричал он.
Но было поздно. Веселость пришла вслед за рвотой. И взявшись за руки, на узкой тропике трое солдат и женщина начали отплясывать какой-то бессмысленный танец.
— Гип… Гип!.. — вскрикивал мрачный Биль.
— Гип! Гип! — вторили ему остальные.
Так, обрывая одежды, забыв о шоколаде, метались они с неимоверно веселыми лицами по узкой тропике, пока из-за угла не показались другие солдаты с громадными красными звездами на шлемах. Они молча и неслышно подошли к танцующим и дали им понюхать что-то из пузырька, и пост свалился на землю. Упала и женщина. Так началось наступление русских. Мы не пишем исторический роман и не будем утруждать ваше внимание на истории похода по Германии.
Это воевали не люди, это воевали химические фабрики, и люди исполняли обязанности реактива на те или иные газы. Трест Ипатьевска выпустил газ «ЗГ». Веселящий.
Через восемь дней Америка уже прислала в Европу четыреста тысяч противогазов, защищающих от «ЗГ». Ипатьевское объединение выпустило арсины минимальной концентрации. Через месяц Америка направила в Англию арсины, в точности копирующие русские, и англичане нашли их мало действующими, потому что в это время было изобретено… И только кустарник «ХЗЩ» неустанно и медленно шел вперед, покрывая своими железными корнями все шоссе, дробя, как сыр, скалы… Женщина, упавшая во время начала наступления русских, очнулась в госпитале. Молодое лицо в стальном старомодном пенсне склонилось над ней.
— Вы пытались пройти в Россию?
— Да.
— Редкий гость, редкий! Бумаги, которые вы несли, переданы по назначению… Больная поднялась.
— Это от Роберта, с Новой Земли.
Но врач успокоил Наташу.
— Нам все известно. Кто Роберт и кто вы. Если бы вам было лучше, вы бы могли попасть сегодня на заседание Доброхима, где читается доклад об его изобретении веществ максимальной концентрации. Куда мы идем, куда мы идем!..
И грустно покачивая головой, врач отошел от нее. Он, как и многие теперь, многого не понимал. Что ж, стыдиться тут нечего! Это случается даже теперь. Вскоре Наташа увидала подземную Москву. В громадные пещеры были перенесены все здания, не имеющие музейного характера. Надземная Москва превратилась в музей, куда по воскресеньям, охраняемые самолетами, отправлялись экскурсии. Никакая армия не могла пробиться через орешник, а постоянная охрана Москвы аэропланами стоила дороже, чем перенести ее деловую жизнь под землю, а отдых — в деревни, на которые аэропланам не было расчета нападать.
Так война разрешила вопрос о жилищах и отдыхе.
Громадный портрет в траурной рамке, наклеенный на стену подземного Метрополя, изображал инженера Роберта.
«К сегодняшнему докладу в Доброхиме», — кричала под ним красная надпись.
И девушка в теплом платке, вся залитая светом электрических солнц, рыдала у черной рамы. Что ж, слезы в России тогда встречались чаще улыбок. И никто не спросил ее, почему она плачет. Да и нужно ли было это ей… ГЛАВА О медведях, САРКОФАГАХ И МАТРОССКОЙ ЛЮБВИ Большой аэроплан с колоссальной быстротой несся над российской равниной. В саркофаге египетского царя Тутанхамона, привязанном к аэроплану морскими канатами, храпел медведь. Английская королевская мантия небрежно свисала с его плеч.
Словохотов сидел за рулем, а позади него, связанный и сгорбленный, подпрыгивал в кабинке бог Рек. Сусанна хлопала радостно в ладоши.
— Боже мой, я не знала, что в России так зелено. Словно ковер… Словохотов не упрекнул ее за шаблонное сравнение, мало того — в иное время оно ему, наверно, понравилось бы.
— Работы за этим ковром будет тебе уйма. Вытрясай его, стерву.
Ветер между тем увеличивался, и самолет чуть заметно зыбило. Пашка пристально глядел вниз, выбирал место своего спуска.
— Ежели спуститься в Москве, то, по правде говоря, опять, как мухи на изюм, репортеры полипнут… Он широко вздохнул.
— Мне, по правде говоря, после такой волынки отдохнуть что-то захотелось. Слышал я, давно уж, есть в России город такой — Павлодар. Там, говорят, спят медведи и просыпаются, сказывают, к чаю, да и то если есть к тому чаю горячие бублики. Закатиться разве туда нам, Сусанна? Далеко только… Поикала бы ты, тогда рвать не будет… Вдруг Пашку самого затошнило. Он наклонился к борту и со стыдом почувствовал, что рот его наполняется чем-то мокрым.
— Чтобы да я, Пашка, матрос всех морей! Не иначе как наши братишки газу какого ни на есть напустили.
Он начал усиленно нюхать. Ничем не пахло. И Рек ничего не чувствовал. Тогда Пашка начал врать:
— Это меня рвет от радости, когда я на родину попадаю… Сусанна протянула ему лимон. Пашка из презрения к сухопутным людям, при помощи лимона избегавшим качки, никогда не ел этих желтых плодов. Теперь он отмахнулся было, но новый приступ рвоты заставил его взять лимон. Он жевал лимон, глядя себе в ноги, и так они пролетели мимо Москвы. Вдруг он вспомнил.
— У меня ведь водолив — друг тут есть. Я его из Англии отпустил, и теперь ему всю волынку могу доказать по пунктам и докажу… Ты, говорит он мне, предатель и трус… Я, Пашка Словохотов!.. Качаем, братишки… Тут он с замешательством посмотрел на Сусанну.
— Однако где он может быть, если сейчас вместо барж ходят по Волге подводные лодки.
Наверно, в Ипатьевске или в тех местах… Мелкий дождик моросил им в лицо. Небо было серое и пустынное. Пашке захотелось друзей.
— Или качнуть мне в Актюбинск?.. Там в милиции братишки хорошие были… А в каталажной камере кедровых плантаций города Тайга продолжалась все еще игра в двадцать одно. На куче денег, белья и винтовок проигравшихся караульных сидел гребеночный вояжер Ганс Кюрре и, тряся замусоленными картами, кричал, возбужденно сверкая глазами:
— Тебе на сколько?
— На трубку, — отвечал немец-колонист.
— А сколько стоит трубка?
Короткое заседание оценивало трубку, и Ганс метал.
Гансу безумно везло. Он обыграл всех, раздел и разул. Все боялись проходить мимо камеры, таким азартом несло оттуда и такая скука была на плантациях, что неизменно — заглянувший в камеру входил сам туда посмотреть поближе и вскоре же присаживался сыграть по мелкой, а в результате выходил голый.
Выигрыш Ганса все увеличивался и увеличивался, и он начал подумывать, не лучше ли ему бросить вояжерство, а заняться картами. Куча выигрышей росла и росла. Появился откуда-то мешок отрубей, бочка меда, сковороды и ухваты.
— А, — стуча кулаком, кричал Ганс, — кому еще, даю… Вдруг треск аэроплана пронесся над площадью. Один из караульных выглянул.
Громадный голубой аэроплан снизился подле здания Совета.
— Англичане, что ли?
— Англичане!
Все вскочили, один Ганс, тряся картами, продолжал приглашать к банку.
Крики радостной толпы донеслись к ним в подвал.
— Словохотов!..
— Ура, ура, Словохотов!..
— Рек, Рек, бей Река!..
И тот же караульный, отталкивая от себя любопытных арестантов, старавшихся пробраться к окошечку, сказал:
— Пашка Словохотов прилетел с медведем и с Реком!..
— Словохотов, — вскричал разочарованно водолив.
— Кюрре! — завопил китаец.
И все уставились на Ганса.
— Кто же вы?
Дверь распахнулась, и показался Пашка Словохотов в сопровождении медведя и Сусанны.
Позади связанного вели Река.
— Интересуюсь гражданином, выдающим себя за Пашку Словохотова, потому что морду бы бить, если пожелаю… Он пренебрежительно поглядел на Ганса.
— Ты-ы… Желтый? Чтоб Пашка Словохотов да на лимон походил. Да я даже в настойкето никогда не употреблял лимонных корок. А тут чистый лимон. Такого-то не только что бить, мне на него и чихать-то стыдно… Из толпы, окружавшей Пашку, выскочила киргизка и схватила Ганса за руки.
— Ты здесь, ты здесь, — с плачем кинулась она ему на шею.
— Салям алейкум, — сказал ей приветливо Ганс, с опаской взглядывая на Кюрре.
— Я никогда не выдавал себя за Словохотова, — продолжал Ганс со слезами, — я киргиз и к Реку не имею никакого отношения.
Он опять оглянулся на Река, но тот, опасаясь, что, признавая Ганса за брата, он тем может попасть в разоблачение истории о восстании киргизов, смолчал.