«ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ТОПОРА Избранное ПОСЕВ Обложка работы художника Николая Сафонова © Posscv-Verlag, V. Goradiek К. G., 1976 Frankfurt/Main Printed in Germany Сергею ...»

Иван Елагин

ПОД СОЗВЕЗДИЕМ

ТОПОРА

Избранное

ПОСЕВ

Обложка работы художника Николая Сафонова

© Posscv-Verlag, V. Goradiek К. G., 1976

Frankfurt/Main

Printed in Germany

Сергею Бонгарту

другу и художнику

посвящаю эту книгу

ПО ДОРОГЕ ОТТУДА

Апрель! Я болен этой датой!

За крышей — голубой клочок, И грач слетел как завсегдатай На облюбованный сучок.

Кричит — и на гортанный вызов К нему сородичи спешат, И хлещет жижица с карнизов.

Как будто вылили ушат!

Очнутся люди, хлынут песни И вскроют окон переплет.

Зашевелись скорей и тресни, Души осунувшийся лед!

Эти облитые кровью Клены у изголовья!

Эти деревья — вымысел!

Это художник выместил На пятипалых листьях Желчную горечь кисти!

Но, скомканы и ветхи, Облупливаются ветки То киноварью, то охрой На подоконник мокрый...

Всё выговорит пригород!

Выговорит и выгорит!

Еще ломаем руки в гневе, И негодуем, и клянем, Но в лабиринте ежедневий Отупеваем с каждым днем.

И равнодушие изведав, Не захотим поднять копья.

И внуки позабудут дедов, Как позабыли сыновья.

О Россия — кромешная тьма...

О куда они близких дели?

Они входят в наши дома, Они щупают наши постели...

Разве мы забыли за год, Как звонки полночные били, Останавливались у ворот Черные автомобили...

И замученных, и сирот — Неужели мы всё забыли?

Муза мстит. Всю дневную склоку, Мышью скупость, кривые кивки — Помнит всё, и поставит в строку, И не вымолишь ни строки.

Не заметишь птицу ночную, Севшую на ветлу, И уже не встанут вплотную Облака к твоему столу.

Поперек завалено щебнем, Стенами заслонено...

А давно ли окном волшебным Было твое окно, Открытое по утрам Всем четырем ветрам?

Отталкивался дым от папирос И обволакивал изгибы кресел, И медленно приподымаясь, рос И облаками комнату завесил.

Редели стены, ширился провал, И море выросло посередине.

И голос женщины повествовал О нелюдимом Александре Грине.

О гаванях, где каждый парус пьян, Где родина несбывшаяся наша, Где в бурной тьме безумствовал Аян И Гнор ступил на побережье Аша.

Туда, к архипелагу непосед!

В страну задумчивых и окрыленных!

Привет переплывающим Кассет На кораблях по горло нагруженных!

Идти, отстаивать за пядью пядь, Бродяжничать и промышлять разбоем, Наскучит — ветром паруса распять И выйти в море с лоцманом Битт-Боем Когда ж на бриг обрушится норд-вест Бороться в рукопашную с волнами, И побеждать! И видеть Южный Крест, Рукою Бога поднятый над нами!..

МОЯ ПЕПЕЛЬНИЦА

Отчего, не знаю, взоры Неожиданно привлек Этот звякающий шпорой, Этот бронзовый сапог!

О бреттерах и о мотах Рассказали, как слова, Кружева на отворотах, Щегольские кружева.

А за окнами всё то же:

Тот же тополь, тот же дом, Тот же сгорбленный прохожий Тот же двор, покрытый льдом..

С глаз долой! Спустите шторы Мы устроим век иной!

Здесь сегодня мушкетёры Побеседуют со мной!

Попрошу, чтоб рассказали Всё, что знали на земле:

О боях, о кардинале, О надменном короле, О дорогах, и тавернах, И аббатствах вековых, О любовницах неверных, О дуэлях роковых!..

У бочонка сядут гости, Будет смех и стук костей, И монет тяжелых горсти Лягут в складках скатертей.

Все растает на рассвете, Как бургундского пары, И останусь я, да эти Стены, книги и ковры...

За опущенною шторой Я до утра лампу жег, Оттого, что звякнул шпорой Мушкетерский сапожок!

Как руки — властители клавиш, Как ветер моря подчинил — Так ты этой ночью возглавишь Веселую бурю чернил!

Ты странствовать не перестанешь, Куда бы рассвет ни завез...

О сколько для Музы пристанищ У гор, океанов и звезд!

Чернильница/ Досталось и тебе Волнений от сегодняшнего полдня!

Он простучал капелью по трубе, Тебя до края звонами наполня!

Он целый час надоедал окну Потрескиваньем падающих льдинок!

Опять перо в чернила окуну И вызову весну на поединок!

И буду спотыкаться о софу И нарушать расположенье стульев, Чтоб взять измором первую строфу, Ее в пустом углу подкараулив!

И снова буду, ночи вопреки, Бродить по изнуренным коридорам!

Как образумить вас, черновики?

Какой избрать? Смириться на котором?

Уже рассвет! Уймись. Не бормочи.

Прислушайся: там шевелится город, И с Нестеровской шалые грачи Тебе кричат, советуют и вторят!

ОКТАВЫ

Парк лихорадил. Кашляли, ощерясь, Сухие липы. Ветер, озверев, Кидался, переваливаясь через Ограду парка, на стволы дерев И там шумел. В такие ночи Эрос На смертных свой обрушивает гнев И мечет безошибочные стрелы В пределы сердца. В сумрак застарелый.

Я путал за аллеею аллею И все пытался отыскать скамью, Твою скамью, которую не смею Забыть, которой запах узнаю, Чтобы до утра выстоять над нею, Чтобы заставить молодость мою Хотя бы обернуться напоследок И мне кивнуть из каменных беседок.

Немногое мы называем благом, А счастию не надобны слова.

Мы низом шли, ступая по корягам, И моего касалась рукава Твоя рука. Спускающимся флагом Тонула осень в логовище рва.

А ров был мир находок и разведок.

Ты шла и капли стряхивала с веток.

Когда бы знать, куда мы счастье денем, Его и на неделю не продля!

Зачем тебя избрали мы владеньем, Диковинная горькая земля?

Зачем вином наполнены осенним Как праздничные чаши, тополя, Когда разлукой вымостили боги Все тропы, все пути и все дороги?

Когда бы знать, что, все оставя, кинусь В твои овраги, заросли, репьи!

Здесь и деревья просятся: «Возьми нас, Веди к ней — мы свидетели твои!»

И два листа навстречу ветер вынес И положил на краешек скамьи...

Благодарю, внимательные листья, Протянуть^ руки бескорыстья!

В парадном ночь и стужа. В две коптилки Горит окно на верхнем этаже.

А тополя — обломанные вилки Нечищенного темного фраже.

От пешеходов улица отвыкла И ночь забыла паровозный свист...

Чу ! За углом — возня у мотоцикла, И удаляется мотоциклист, И глухо вновь... Скорее дьявол взял бы Весь этот мир, весь этот тусклый хлам!

Как бы в ответ — заносчивые залпы Перерубают воздух пополам.

Одеялом завешены стекла, Тишина стоит у плеча.

Скудный луч на томик Софокла Клонит нищенская свеча.

Всё пугают огнем да газом — Нос не высуни из норы!

Лучше б бомбы и газы разом, Да и к прадедам в тартарары!

Милый ад: ни пушек, ни ружей...

Старый ад с хромым сатаной!

Чем он хуже кровавой лужи, Именуемой — шар земной?

Мы едем. Улицею ли?

То мостовая или ад?

Автомобиль, юли, юли Между столбов и баррикад, Между рогаток наугад — Врывайся в этот непрогляд!

Что там чернеет поперек?

Канава, вывеска иль ров?

Не сбережешь ни рук, ни ног:

Тут собирает ночь оброк С автомобильных катастроф, С перевороченных дорог!

Скабрезно каркнув, пролетает грач Над улицами, проклятыми Богом, Над зданиями, рвущимися вскачь Навстречу разореньям и поджогам, Над рухлядью ненужных баррикад, Над остовом обугленным квартала, Откуда пламя рвалось наугад И чердаки окрестные хватало...

И судьбы, и жилища сметены.

И там, в нечеловеческом закате, С перегнутой над улицей стены Свисают заржавелые кровати.

Все помню об этих ивах.

У каждой — врожденный вывих.

О как обнимала ты их/ Там берег песчанен и плосок, Там мост переброшен из досок, Там песни повис отголосок.

И тянутся версты и версты Озер и кустарников черствых.

И всё это — ивовый остров.

Там ялик у берега хлюпал, И месяц веселый и щуплый Обшаривал узкие дупла.

А если сегодня он выплыл, То он не веселый, а гиблый:

Там пушки беседуют хрипло!

От каждого дерева — гулы!

И с каждого дерева — дуло!

От каждого — смертью подуло!..

Осунувшись и сгорбясь и унизясь, Дома толпятся по очередям И нищеты жестокий катехизис Твердит зима базарным площадям.

А рядом бой. Полнеба задымил.

Он повествует нам высоким слогом О родине. И трупы по дорогам Напрасно дожидаются могил.

КАМАРИНСКАЯ

В небо крыши упираются торчком!

В небе месяц пробирается бочком!

На столбе не зажигают огонька.

Три повешенных скучают паренька.

Всю неделю куролесил снегопад...

Что-то снег-то нынче весел невпопад!

Не рядить бы этот город, — мировать!

Отпевать бы этот город, отпевать!

Там небо приблизилось к самой земле, Там дерево в небо кидалось с обвала, И ласточка бурю несла на крыле, И лестница руку Днепру подавала.

А в августе звезды летели за мост.

Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?

Проторенной легкой параболой звезд Летели на город голодные бомбы.

Слова, что камень — никогда не дрогнут.

Я их ваял, всю нежность соскребя.

Мой бедный стих! Ты наглухо застегнут.

Какие ветры распахнут тебя?

За то, что я прикинулся поэтом, За то, что музу называл сестрой, За то, что в мир ушел переодетым В чужое платье, на чужой покрой — Мой каждый слог мне ложем был Прокруста!

Мой каждый стих рождался чуть дыша!

Смирительной рубашкою искусства Спеленута свободная душа.

Мой горизонт словами был заставлен.

Они всё солнце заградили мне!

Затем чтоб стих был набело исправлен, Вся жизнь моя заброшена вчерне.

Я предал жизнь! Обиду за обидой Я наносил ей сам своей рукой!

Я приказал ей быть кариатидой, Согнувшейся под каменной строкой.

Кончается ночь снеговая, И крыши всплывают грядой.

Звезда над дугою трамвая Дрожит Вифлеемской звездой.

Ночь канула, с места не тронув Двухтысячелетней канвы, И где-то с вокзальных перронов Выходят седые волхвы, И елка в окне магазина В плену золотого дождя...

Но старые три господина Ушли, никого не найдя.

Их было много — золотистых ливней.

Тебя ломали страстные струи, Но с каждым днем глядели все наивней Глаза ошеломленные твои.

Я шел на них/ И падал под ударом.' (Господь, глаза ее умилосердь!) Так тянутся к автомобильным фарам, Несущим ослепительную смерть.

Я шел на них! А ветер плыл гигантом И оставлял на мокрых тучах шрам, И в сумерках бродячим музыкантом Ходила осень по пустым дворам.

Я знал, что поздно! Знал, что ставка бита, Что счастье изменяет игроку!

Но я бросался счастью под копыта, Чтобы остановить на всем скаку!

И знал: его уже не остановишь!

Мелькнет! Ударит! Рухну! Наповал!

Из всех небесных, всех земных сокровищ Я только глаз твоих не целовал.

Каштановым конвоем Окружено окно, И вся земля запоем Пьет красное вино.

Мой голубой автобус Уходит на бульвар.

Как мне понятна робость Его туманных фар/ Он весь как на эстраде Под рыжей бахромой.

И люди в листопаде Не ходят по прямой.

От парка и до парка Он ветрами несом.

И осень как овчарка Бежит за колесом.

Уже последний пехотинец пал, Последний летчик выбросился в море, И на путях дымятся груды шпал И проволока вянет на заборе.

Ойи молчат — свидетели беды.

И забывают о борьбе и тлене И этот танк, торчащий из воды, И этот мост, упавший на колени.

Но труден день очнувшейся земли.

Уже в портах ворочаются краны, Становятся дома на костыли...

Там города залечивают раны.

Там будут снова строить и ломать.

А человек идет дорогой к дому.

Он постучится — и откроет мать.

Откроет двери мальчику седому.

Так ненужно, нелепо, случайно Разлетаются дни как пыльца.

Детский гроб и снега Алленштайна — Вот чему не бывает конца.

Там в снегу, как в тумане, как в дыме Мы по улицам тесным идем.