«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

Недоразвитые вестготы, гунны и остготы не могли спокойно терпеть существование византийской сверхдержавы с её высокомерием, развитой культурой и древними политическими традициями. Византия столетиями вызывала зависть западных народов, которая, в конце концов, нашла выход в разграблении Константинополя крестоносцами в 1204 году и основании Латинской империи.

Стоит вспомнить, что вестготский вождь Аларих получил от императора Аркадия должность magister militum per Illiricum – главнокомандующего Иллирика. Гуннский вождь Аттила, став королём, не удовольствовался увеличением дани от Феодосия II, но потребовал также титула magister militum. Остготский вождь Теодорих получил от Льва I титул консула, а после завоевания Италии обращался к императору Анастасию с просьбой признать его королём. Король франков Хлодвиг также удостоился звания консула 436. Из этих примеров видно, что в период раннего средневековья византийские императоры считались единственными легитимными преемниками Римской империи Цезарей, именно с их помощью варварские вожди пытались придать легитимность своей власти. После разделения Империи западная её часть была затоплена великим переселением народов, которым впоследствии суждено было стать основоположниками уникального и враждебного Византии западноевропейского мира.

С течением времени, вместе с утратой восточных владений в высших кругах византийского общества появился целый ряд прозападно настроенных политических деятелей. Прежде всего, к ним можно отнести Мануила I Комнина (1118–1180 гг.), а затем и императоров династии Палеологов. Все они больше ориентировались на Запад, чем на Восток. Но если в последние века существования империи эта ориентация объяснялось фактической безвыходностью положения перед лицом турецкой угрозы, то во времена правления Мануила византийское западничество обрело характер ценностной дезориентации общества, подавляющая часть которого отчаянно сопротивлялась западным веяниям, несмотря на прозападные настроения правящей элиты.

Лемёрль П. История Византии // На перекрёстке цивилизаций. Москва: Издательство «Весь Мир», 2006. С. 34–37.

После четвёртого крестового похода можно было понять цену заверениям папы римского и западных правителей в поддержке, но неумолимость турецкой экспансии продолжала толкать последних византийских императоров к сближению с Западом. Показательны поездки, предпринятые императорами Мануилом II и Иоанном VIII по странам Запада с целью получения помощи от латинян. Византия шла на бесконечные уступки, передала всю торговлю в руки Венеции и Генуи, в 1439 году была подписана, третья по счёту, Флорентийская уния, но никакой действенной помощи так и не поступило. Политика папы и западных государств предстаёт в эту эпоху возмутительным идеологическим лицемерием в духе экспорта революции СССР или экспорта «демократии» США в XX – начале XXI веков. «Принято считать, – писал Поль Лемёрль, – что с политической точки зрения ослабление Византии вызвано расколом: он помешал ей найти на Западе поддержку, в которой Константинополь нуждался, например в борьбе против турок. Но рассуждение о том, что Запад обязательно ответил бы на призыв Востока – лишь гипотеза, причём весьма сомнительная» 437.

Антагонизм между Западом и Византией лучше всего характеризуют два высказывания. Одно принадлежит Петрарке:

«Турки – враги, но раскольники-греки хуже, чем враги», второе – мегадуке Луке Нотаре: «Лучше увидеть, как в Константинополе царствует тюрбан турок, чем митра латинян» 438. И Нотара (несмотря на собственную трагическую участь) в итоге оказался прав: «Вступив в Константинополь, Мехмед II, торопившийся дать отпор своему злейшему врагу – папе римскому, незамедлительно предоставил большие полномочия вселенскому патриарху, духовному главе самой распространённой в то время религии в империи» 439.

Последние века истории Византии наглядно демонстрируют объективное существование «столкновения цивилизаций» – восточной, православной Византийской и Западноевропейской.

Примечательно, что, судя по всему, мусульмане делили христиан на восточных и западных, отличали румийцев – римлян, то есть византийцев, от франков. (В российской и западноевропейской Там же. С. 101.

Кицикис Д. Османская империя. С. 119.

исторической традиции представителей Западной Европы во взаимоотношениях с Византией традиционно называют латинянами, в арабской – франками (Franj, Faranj, Faranjat, Ifranj, Ifranjat), а крестовые походы – Франкскими нашествиями) 440.

Многовековой период сосуществования друг с другом научил восточных христиан понимать мусульманских соседей. Последним императорам приходилось периодически вступать в союзы с мусульманами и даже отправлять своих дочерей в гаремы султанов. Византийцы и турки привыкли друг к другу, лучше понимали друг друга, в отличие от не имевших столь длительного опыта сосуществования нетерпимых латинян. Разница цивилизационного контекста между латинянами и византийцами привела к непримиримой, хотя часто и не формализованной, заретушированной пониманием стратегического значения Византии в качестве заслона на пути мусульманской угрозы, христианской риторикой и обменами посольств, вражде. Петрарка не без оснований считал греков большими врагами, нежели турок. Византийцы знали чего ожидать от турок, но железный поток франков был для них непредсказуем, неуправляем, разрушителен и намного более враждебен.

Палеологи искали на Западе поддержки против турок, но духовенство и большая часть православного населения, культурное самосознание византийского общества не могли мириться с зависимостью от Запада.

Православная Византия является поучительным примером взаимоотношений враждебных друг другу цивилизаций и иллюстрирует важность понимания людьми своей культурной, цивилизационной идентичности.

В многовековой истории России чётко прослеживается затемнённая кризисом национальной и культурной идентичности социокультурная преемственность развития общества. Однако в условиях отсутствия идеологических предпосылок для дальнейшего развития русского мессианизма, накопившейся в обществе усталости не только от десятилетий реформ, но и от неосуществившихся глобальных русских проектов, в современном российском обществе уже не возникает характерных для дореволюционной России мощных интеллектуальных движений западников и славянофилов, хотя данное мировоззренческое разделение всё Foreword // Maalouf A. The Crusades through Arab Eyes. London: SAQI, 2006.

ещё существует. Вместе с царской Россией исчезли мечты о панславизме. Крушение СССР покончило с грёзой коммунистического интернационала. Все эти и многие другие события не оставили российскому обществу былого простора для постановки вопроса о национальном самосознании в контексте принадлежности к Востоку или Западу. За исключением небольшого числа прозападно настроенной интеллигенции общество всё больше сосредотачивается на себе.

1990-е годы ознаменовались распространением в российском обществе кризиса национальной идентичности, расширением возможностей для поиска новых источников самосознания.

Однако к концу XX века в эволюции духовной сферы российского общества стали проявляться новые тенденции. Так, массовая культура, политическая и экономическая практика отражают всё возрастающую ностальгию по СССР и его прошлому. Таким образом, одним из ключевых оснований и составной частью новой формирующейся российской идентичности становится советское наследие наряду с возрождающимися ценностями, которые были присущи Российской империи.

XX век привёл к сглаживанию православной идентичности России и истощению русского мессианизма, который сегодня предстаёт в виде постимперского синдрома, становится доставшимся в наследство от прошлого остаточным явлением, что позволяет сделать предположение о возможности вступления России XXI века на прагматический путь новой национальной и культурной идентичности, не питающей бесплодные экспансионистские проекты.

В результате постоянной необходимости отвечать на вызовы извне России пришлось ускоренными темпами модернизироваться, применять для освоения обширных пространств достижения технически более развитых государств, сохраняя при этом традиционные, исторически сложившиеся формы государственной организации, необходимые для сохранения целостности страны. Необходимость принимать инновационность Запада, сохраняя собственные традиции, привела к расколу общественного сознания, кризису национальной и культурной идентичности, который впоследствии попыталась преодолеть советская власть посредством искусственного конструирования надцивилизационной и наднациональной идеологии, которая какое-то время удовлетворяла нуждам модернизации общества, но затем перестала им отвечать, следствием чего стал распад СССР и углубление кризиса национального самосознания. При этом российское общество столкнулось с теми проблемами общественного развития, с которыми сталкивалась Россия до революции, но которые были сняты в СССР – прежде всего, необходимость встроиться в мировой рынок и обрести новую идентичность, как культурную, социальную, так и политическую.

В период реформ 1990-х годов российское общество искало новых смыслов социального бытия в ставших доступными категориях демократии, прав человека, свободы слова, утилитарных ценностей общества потребления и недоступных прежде религиозных практик. Но к началу XXI века в российском обществе проявляются тенденции возврата к традиционным для Российского культурно-исторического типа социально-политическим практикам – тяготение к государственному патернализму, устранение от общественной жизни и сосредоточение на индивидуальных интересах.

Российский культурно-исторический тип социальноэкономического развития обладает собственной, уникальной, заданной географическими особенностями, структурой народонаселения и историей моделью развития, специфика которой заключается в цивилизационной (пусть и плохо осознаваемой) самодостаточности и кризисном характере социокультурных изменений.

Многовековой поиск «Русской идеи» является следствием порождённого догоняющей модернизацией кризиса национальной и культурной идентичности, продолжительной тенденцией, оказывающей влияние на социокультурную трансформацию современного российского общества. Можно говорить о глубинной преемственной связи в постановке вопроса о социальноидеологическом и философском содержании российского самосознания в дореволюционной и современной России.

Отвечая на вызовы глобализации, преодолевая кризис национального и культурного самосознания, преодолевая остаточные признаки постимперского синдрома, которые всегда наблюдаются в обществах, прошедших стадию пика военнополитического могущества и приучающихся существовать в новых для себя условиях национальной идентичности, лишённой мессианизма, но с опорой на свои культурные ценности и историческое наследие, Россия может выйти на путь эволюционного развития, отказавшись от характерной для неё в прошлом модернизации на основе революций, которые приводили к слому устоявшихся социальных связей и потрясениям социальной структуры.

Концептуальные основы исследования Никакой другой способ отбора и классификации Развитие общества настолько сложно и многофакторно, что дать всеобъемлющую теорию его развития невозможно, и, хотя подобные попытки осуществлялись неоднократно, всё очевиднее становится их тщетность и неоднозначность. Теории свойственно упрощать реальный мир, к тому же теории часто вульгаризируются, как это произошло с марксизмом. Чуть показавшись в одной теории, истина снова ускользает, раскрываясь в другой. Она антиномична и её элементы могут одновременно содержаться сразу в двух опровергающих друг друга теориях. Развитие научного знания, его осмысление в XX веке лишило человечество заносчивой самоуверенности всезнающего века XIX, поставило вопрос о «научности» и перестало искать «истину».