«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

В мировой истории всегда наблюдалась тенденция перенимать успешный опыт других обществ. При этом процесс подражания прерывался, как только у «эталонного» государства возникали проблемы в области социально-политического развития и экономического роста. Об этом можно судить на примере Китая, восприятие которого на Западе напрямую зависело от соотношения достижений, как самого Китая, так и Запада 408. Чем более успешным, экономически развитым и политически сильным было общество, тем больше ему подражали и им восхищались.

В современных условиях возможности модернизации по чужому образцу возросли многократно. При этом появилось понимание того, что в силу цивилизационных особенностей обществ не существует универсальных средств достижения благосостояния или политической мощи. Обусловленные особенностями исторического развития и культурой феномены западного индивидуализма и восточного коллективизма произвольно неискоренимы и не взаимозаменяемы, на определённом этапе, часСамоопределение России в глобализирующемся мире // Горбачёв М.С. и др.

Грани глобализации: Трудные вопросы современного развития. Москва: Альпина Паблишер, 2003. С. 449.

Фицджеральд Ч.П. История Китая. Москва: ЗАО Центрполиграф, 2004. С.

452.

то составляющем большую часть их истории, выполняют собственные функции и в наибольшей степени подходят тем обществам, в которых самобытно выработались.

Информационная эпоха и глобализация демонстрируют расслоение мира на богатый Север и бедный Юг, сталкивают ценности и культуры представителей различных цивилизаций и приводят к практически повсеместному отказу от практики проведения модернизации на основе полномасштабной вестернизации. В отдельных случаях этот отказ приобретает черты агрессивного противодействия и попыток противопоставить свои, исламские, конфуцианские и другие ценности успешным моделям западного социально-политического устройства и духовных установок.

Постепенно глобализация утверждает мысль об отсутствии универсальных моделей социальной жизни и ставит перед каждым обществом, каждым культурно-историческим типом вопрос о самоопределении, самоопределении в политике, экономике, культуре. Россия – страна, в которой вопрос самоопределения во всех этих областях стоит очень остро.

Россия с начала 1990-х годов пыталась перенять и во многих чертах переняла заданный Западом импульс. Посредством развития этого импульса реформаторы намеревались решить социально-экономические и политические проблемы России. Социально-культурная трансформация общества ельцинского периода проводилась под знаменем либерализма, включавшего в себя как политические – демократия, так и социально-экономические компоненты – реформы в либеральном ключе. Однако активно проводившиеся реформы не смогли изменить цивилизационной матрицы общества, социально-культурная трансформация которого постепенно приобрела более консервативные и привычные формы. Россия повторила судьбу многих стран, пытавшихся до неё перенять англо-протестантскую либеральную модель общественного устройства и потерпевших крах или адаптировавших её под свои нужды.

В связи с глобализацией особое место занимает либерализм, который стал идеологической основой начавшейся под эгидой Запада глобализации. Рождённый английской философией XVII века либерализм представлял собой чрезвычайно умеренный и взвешенный взгляд на общество. Таким он был в работах Джона Локка и Герберта Спенсера. С течением времени либерализм стал приобретать черты всё более бескомпромиссного учения, черты идеологии на вооружении политиков, проникся нетерпимостью и агрессивностью, которые столь явно наблюдаются в работах Людвига фон Мизеса. Именно в качестве идеологии Запада приходится сегодня рассматривать либерализм незападным обществам. Рамки этой книги не позволяют уделить проблеме либерализма в связи с глобализацией достаточно места, но не указать на неё нельзя, так как либерализм в широком смысле – голос инициировавшего процесс глобализации Запада, а дискуссии о либерализме, его значении и содержании возникают во всех странах, вовлечённых в процесс глобализации. Именно поэтому, начиная с XIX столетия, либерализму уделялось столько внимания в пытавшихся модернизироваться обществах, и именно либерализм становился основной темой в интеллектуальной борьбе между сторонниками сохранения самобытной культурной идентичности и сторонниками модернизации на основе вестернизации.

Носителями феномена либерализма в чистом виде и самой жёсткой форме являются Великобритания и Соединённые Штаты. Со времён промышленной революции и до сего дня англо-саксонская протестантская модель доминирует в мире, точнее, воспринимается, в качестве передовой, а Нью-Йорк и Лондон являются крупнейшими мировыми финансовыми центрами. Сегодня точно так же, как и 100–150 лет назад многие общества стремятся перенять эту модель, несмотря на свою самобытность, ментальные отличия и отсутствие социокультурной почвы для её (этой модели) адаптации. Однако основанная в значительной мере на финансовой сфере привлекательность Запада сталкивается с вызовами – возникновением новых, незападных финансовых центров.

Касаясь проблем либерализма на чуждой ему почве, О.

Шпенглер не без оснований утверждал, что либерализм никогда не сможет привиться в обществе, идеей которого является служение, а не свобода. Шпенглер приводил пример блеска либерализма в Англии и его нищеты в Германии: «В конечном счёте, английская политика – это политика частных лиц и групповых объединений таких лиц. Именно это, и ничто другое обозначает термин «парламентское правительство». Сесиль Родс был частным лицом, завоевавшим целые страны, американские миллиардеры – частные лица, которые властвуют над странами при помощи класса профессиональных политиков. Немецкий же либерализм в своём нравственном ничтожестве только отрицает государство, не имея способности оправдать своё отрицание столь же энергичным утверждением противного. Глубокое значение может иметь в Германии только социализм в том или ином понимании.

Мы так созданы, мы не можем быть англичанами, а лишь карикатурами на англичан, и мы достаточно часто были ими. Каждый за себя – это по-английски; все за всех – это по-прусски. Либерализм же означает: государство само по себе и каждый сам по себе. Это формула, по которой жить невозможно» 409. Немецкий либерализм, отмечал мыслитель, оказался «нежизнедеятельный, деятельный лишь в области мышления, без внутреннего воспитания, без глубины живого бытия, без малейшего понятия о напряжённой активности и уверенности в своих целях английского либерализма – этот либерализм всегда лежал камнем на нашем пути» 410. Либерализм стал предметом поклонения немецких интеллектуалов, теоретиков, зачитывавшихся трудами английских экономистов. Они путали реальный мир с прочитанными книгами. Не понимали, что поклоняющиеся своему государству, исполнительные и любящие подчиняться немцы не могут бороться за «свободу» против своего правительства с яростью англичан или американцев. Немцам был чужд индивидуализм, они были коллективистами, которые не могли выжить в бурном океане ничем несдерживаемого англо-саксонского капитализма. И Шпенглер оказался прав: немецкий народ не перенёс претворения либеральных теорий в жизнь, не смог адаптироваться к несдерживаемому государством капитализму. Немцы оказались беззащитны перед лицом столь желанной англо-американцам «свободы», и в 1933 году к власти пришёл Адольф Гитлер, национальный социализм которого полностью соответствовал характеру немецкого общества. Впоследствии ФРГ выработала собственную модель социально ориентированного капитализма.

Шпенглер О. Пруссачество и социализм. Москва: Праксис, 2002. С. 56.

Похожим образом происходило утверждение либеральных ценностей в дореволюционной России. Как и в Германии, они стали предметом преклонения в среде интеллектуалов и русских экономистов. «Внутренними эмигрантами» назвал Ф.М.

Достоевский либералов своего времени. Действительно, они думали по-европейски и совершенно не знали, не хотели знать характер общества, которое намеревались изменить. Проводившиеся в XIX столетии реформы ещё более усугубили отрыв правящих классов от народа. К.Н. Леонтьев задолго до революции 1917 это понял, предрекая плоды такой политики в статье «Чем и как либерализм наш вреден?»

Континентальный, территориально интегрированный, восточный тип империи, к которому относилась Россия, обуславливал деспотическое правление, переход которого к либерализму и демократии мог быть осуществлён только в условиях политической воли сильной власти. Как только власть ослабла, возникшие в обществе либерально-демократические начала стали чрезвычайно вредны и привели к краху 1917 года. Народ не принял царских либеральных реформ, так же как впоследствии не принял реформ постсоветских. В прошлом этот разрыв между элитой и властью проявился, в частности, во время инициированной царским правительством судебной реформы.

Российское общество не было готово к реформам: революция смела реформаторов, общество стало развиваться в привычном русле жёсткой вертикали власти. Схожий, но менее болезненный процесс наблюдался и в период после перестройки, и наблюдается теперь: о реформах 1990-х в общественном сознании остались негативные воспоминания, наметившееся тогда усиление средств массовой информации и олигархических групп сменилось всёвозрастающей ролью государства. В результате чего и современные предприниматели, и обычные граждане тем или иным образом пытаются попасть на государственную службу, так как в современной России, как и в прошлом, только государство представляется поистине незыблемым, надёжным институтом.

Рыночные реформы 1990-х годов не изменили ценностных ориентаций россиян. «Можно утверждать, – писал в данной связи И.Е. Дискин, – что практически сохранившейся в качестве фундаментальной сверхценности остаётся социальная справедливость, задающая установку по отношению ко многим явлениям социальной жизни. …Можно констатировать фундаментальную преемственность в сложившейся за ряд столетий цивилизационной опоре российского общества, получившей подкрепление в идеологемах социализма и продолжающей влиять на модели социального действия до настоящего времени» 411. Анализ цивилизационных особенностей трансформации российского общества применительно к его настоящему позволяет говорить о либерализме как об идеологии, не воспринимаемой обществом, склонным к традиционным ценностям.

В России народ всегда был пассивным орудием в руках государства, средством расширения территорий и сохранения границ. Бюрократия и народ были двумя разными мирами. Аполитичный, пассивный, коммюнаторный, безгосударственный народ и сильная бюрократическая государственная власть. «Великие жертвы понёс русский народ для создания русского государства, – писал Н.А. Бердяев, – много крови пролил, но сам остался безвластным в своём необъятном государстве» 412. Русский народ «хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени» 413.

Вся русская история демонстрирует сложность, если не невозможность развития либеральных идей в России. Тысячелетнее, огромное монолитное по своей территориальной структуре государство от века нуждалось в жёсткой централизации и укреплении границ. В огромной России не могло выработаться корсарского индивидуализма англичан и предприимчивости европейских колонизаторов Нового Света. Не одно православие формировало характер русского народа и его социальных институтов. Прежде всего, влиял географический фактор – Великая равнина, на территории которой один кочевой народ сменялся другим, быт же оставался прежним.

Из древности дошёл рассказ о походе персидского царя Дария в Скифию. Вторгшись в страну, персы не встретили никаДискин И.Е. Россия: социальная трансформация элиты и мотивация // Куда идёт Россия?.. Альтернативы общественного развития / Под общ. ред. Т.И. Заславской, Л.А. Арутюнян. Москва: Интерпракс, 1994. С. 123.

Бердяев Н.А. Судьба России: Сочинения. С. 277.