«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

Уклоняясь от ответа на вопрос о «критериях интеллигентности», можно констатировать, что уничтожение советского марксистско-ленинского дискурса привело российское постсоветское общество конца XX века к необходимости решения тех же вопросов, которые стояли перед ним до 1917 года. Как и тогда, встали вопросы о необходимости модернизации, экономического роста и самоопределения. Однако, в отличие от дореволюционного образованного общества, постсоветские мыслители, взращенные в совершенно ином интеллектуальном климате СССР, в обстановке, отсекавшей интеллектуальное наследие дореволюционного прошлого цензуры, оказались вынужденными создавать парадигму осмысления России заново, медленно и достаточно сложно приобщаться к наследию прошлого и открывать его для себя. Тем интереснее выглядит факт бессознательного возрождения концепций российского самосознания и путей его развития, которые существовали до 1917 года.

Не имея теоретической базы и необходимого образования, публицисты 1980-х – 1990-х годов пришли к свойственному России XIX – начала ХХ века дискурсу, в котором доминировали проблемы цивилизационной принадлежности России к Востоку или Западу, вновь возникли движения евразийцев и националбольшевиков, интерес к концепциям Святой Руси и Третьего Рима, появились новые западники и коммунисты-почвенники, государственники, обострились вопросы коллективной идентичности.

Преемственность постановок вопросов и вариантов их решения показывает, насколько большое значение имеет феномен социальной памяти. Гражданская война, Великая Отечественная война, кровавый сталинский террор, пятилетки, индустриализация и коллективизация, поголовная грамотность населения, урбанизация и декрестьянизация страны, тотальное переписывание истории и мифологии с целью формирования нового советского человека не смогли убить идеи. Вытесненный советской реальностью дореволюционный славянофильско-западнический дискурс рассмотрения российских проблем вновь ожил в очень похожих формах осмысления жизни общества, несмотря на семидесятилетний разрыв.

Семидесяти лет оказалось недостаточно, чтобы Россия утратила эту преемственность в мировоззрении со своей дореволюционной интеллектуальной элитой. Несмотря на доминирование марксистской идеологии, почти тотальное истребление или высылку потомственной дореволюционной интеллигенции, ростки её идей сохранились и проросли сквозь фундамент советского периода истории России.

«Русская идея» В.С. Соловьёва: характерный пример кризиса национального самосознания Ярким примером дореволюционного кризиса национальной и культурной идентичности, обусловленного культурным влиянием Европы и религиозным характером русской философии, является прочитанный в 1888 году в Париже доклад В.С.

Соловьёва «Русская идея».

Соловьёв, как и многие до и после него, изложил свои, по существу, глубоко антинациональные взгляды на Западе. В философии В.С. Соловьёва «универсальные» ценности Западной цивилизации были направлены в религиозное русло Вселенского христианства и оказали отрицательное влияние на решение вопроса о преодолении кризиса самосознания российского общества. При всём идеалистическом направлении своей философии, при доминировании в ней долженствования над реальным бытием В.С. Соловьёв был склонен порицать православие, умалчивая при этом о не менее неоднозначной истории католической церкви. Идеальные построения сочетались у него со ссылками на историю России, рассматриваемую с сугубо европоцентрических, предвзятых позиций, облачённых в христианский интернационализм.

Русская литература и искусство очень много сделали для поднятия престижа России в глазах Европы. В то же время лучшие представители России нередко клеймили свою страну перед западной аудиторией, извергая на отечество праведный гнев своего весьма своеобразного патриотизма, суть которого сводилась к тому, чтобы как можно более наглядно выявлять слабые стороны российского общества, не пытаясь ничего изменить на практике.

Россию оценивали и осуждали без выяснения причин её не отвечающего западным идеалам положения. Н.А. Бердяев был прав, когда, будучи в эмиграции, писал о вине русской интеллигенции перед Россией. Обильно цитируя в Париже взгляды И.С. Аксакова на Русскую православную церковь, которые во многом верны и теперь, Соловьёв давал Западу в очередной раз почувствовать своё превосходство, в очередной раз колебал веру России в свои силы. Вот почему Запад всегда так любил и продолжает любить, представителей русской оппозиции – они всегда возвышали Запад в собственных глазах и подтверждали его нелицеприятные мнения о России. В.С. Соловьёв говорил поработившей мир Европе о покаянии России за крепостное право. Философ каялся за Россию перед Европой, которая снова выступала судьёй. На французском языке в Париже Соловьёв говорил о русской идее.

Националистической Франции философ рассказывал о вреде религиозных проявлений русского национализма. Н.А. Бердяев справедливо отмечал, что нет более яростных критиков России, чем русские. Соловьёв исповедовался перед Западом в грехе русификации, «опередившей Россию в интеллектуальной культуре»

Польши. Мало того, говорил, что Россия должна ответить за грехи Византии.

«Русская идея» В.С. Соловьёва наглядно демонстрирует дореволюционный кризис русской национальной и культурной идентичности, проявившийся в среде интеллигенции, представители которой не могли сказать ни одного ободряющего слова своему народу, убеждая его, а заодно и Европу в его греховности и творческом бессилии. «Русская идея» Соловьёва при всей свойственной русской философии религиозной окраске пропитана пафосом западных идей о гражданских правах и универсальности европейской цивилизации. Русская идея становится у Соловьёва развитием русского мессианства в наиболее пагубном для страны и народа варианте: отказавшись от всех составляющих и без того зыбкой русской идентичности, всё отдать за идею торжества Вселенского христианства, ничего не получив взамен. По существу, Соловьёв предлагал принести Россию в жертву своей несбыточной теократической утопии. Россия – главное препятствие к осуществлению его мечты о Вселенской церкви. Мировоззрение Соловьёва – не считающийся ни с чем христианский либерализм. «Русская империя, – писал он, – отъединённая в своём абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн» 347. По сути, В.С. Соловьёв предлагал отречься от своей истории, забыть всё, что веками вдохновляло народ, и внести тем самым «в семейство народов мир и благословение, ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» 348. При таком возвышенном теологическом подходе невозможно выявить национальную идею, так как на свете найдётся не много людей, которые решились бы интерпретировать идеи Бога. Кроме того, непонятно почему «мир и благословение» должны начинаться в ущерб России.

«Русская идея, мы знаем это, – писал Соловьёв, – не может быть ничем иным, как некоторым определённым аспектом идеи христианской, и миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства» 349. Вряд ли подобную характеристику национальной идеи можно признать практически достижимой, так как в данном случае идея формулируется в предельно абстрактных терминах, предоставляющих возможность широкого ряда самых разнообразных трактовок «истинного смысла христианства». Исходя из предложенной в первой главе классификации, взгляд В.С. СоСоловьёв В.С. Русская идея // Русская идея: Сборник произведений русских мыслителей. С. 255.

Там же. С. 228.

Там же. С. 248.

ловьёва на сущность русской идеи можно отнести к «спекулятивному» подходу.

Русская идея в постановке русских религиозных философов-идеалистов не могла быть претворена в жизнь, так как провозвестники её были всё же академическими, кабинетными публицистами, религиозными философами, а не вдохновенными проповедниками. Их идеи могли получить реальное воплощение только через ярких религиозных, в какой-то мере революционных лидеров. Христос, Магомет, Савонарола, Франциск Ассизский и Ганди, возможно, могли бы вдохнуть в эти идеи жизнь, но в русском обществе не нашлось таких пророков, вследствие чего религиозно-философский взгляд на русскую идею, данный русской философской мыслью, не был претворён в жизнь, оставшись одной из многочисленных философско-этических теорий, хотя в этой теории и отразился русский мессианизм.

Е.Н. Трубецкой, развивая идеи В.С. Соловьёва, рассматривал русскую идею в религиозном контексте русского мессианизма, писал о необходимости отрешиться от национального мессианства как единственного условия прозрения в «действительное религиозное призвание России» 350. Он понимал зыбкое основание этой идеи, видел, что чего-то недостаёт, но так и не смог отойти от религиозного решения задачи. Е.Н. Трубецкой критиковал русское мессианство, но ничего не мог предложить взамен, кроме некоего неосязаемого «действительного религиозного призвания».

Выраженное стремление русских мыслителей к всемирности, всечеловечеству, идеальному единению народов можно рассматривать как выражение укоренившегося кризиса самосознания. С этой точки зрения, и Ф.М. Достоевский, и В.С. Соловьёв, и Е.Н. Трубецкой, и все другие провозвестники идеала русской всемирности кажутся славянофильствующими западниками, которые считали, что являются славянофилами и даже апологетами русской самобытности, но в действительности мыслили западными категориями, применяли к России, по сути, европейские понятия о всечеловеческом единении народов.

Поборники русского мессианства, не подозревая того, взяли на вооружение европейскую веру в общечеловеческие ценТрубецкой Е.Н. Старый и новый национальный мессианизм // Смысл жизни.

С. 478.

ности и возможность универсальной цивилизации. Такой взгляд на предназначение своего народа и государства мог бы свидетельствовать о здоровом самосознании только в том случае, если бы это стремление к всемирности пришло вслед за верой в свою исключительность. Так это было у древних греков, римлян, англичан. Сначала, добившись великих побед и успехов, они уверовали в свою исключительность, поверили в универсальный характер своих – греческих, римских, английских ценностей и только затем решились навязать их другим народам. В России мысль о всемирном призвании в значительной мере утратила эти психологические основания, так как реформы Петра уничтожили самонадеянность и гордыню Московского царства. И русское мессианство, особенно в философской сфере, приобрело идеалистический, религиозный характер.

Только сильное самосознание, культурная агрессивность, даже заносчивость могли стать источником настоящих всечеловеческих притязаний. У России же такого источника не было.

Русский мессианизм ограничился славянским миром. Здоровый, истинный мессианизм выражается во всемирном империализме, в вере в то, что именно твой народ и твоё государство – воплощение знания, прогресса и добра. Россия была лишена этого фундамента. Чтобы выйти в столь желанную «мировую ширь», России нужно было вновь заболеть старомосковским самомнением, которое так порицали В.С. Соловьёв и Е.Н. Трубецкой. Впрочем, даже в этом случае «мировая ширь» не была гарантирована:

допетровская Русь слишком себя ценила, чтобы столь усердно интересоваться внешним миром и в сношениях с ним скорее отвечала на внешние вызовы, нежели стремилась навязывать себя другим, в той мере в какой это свойственно глобализировавшему мир Западу.