«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

При таком подходе к оценкам ценности человеческой деятельности чистая наука ради науки, искусство и религия, культура как самостоятельная, объективная не утилитарная ценность, совокупность идеальных ценностей, воплощаемых в исторической жизни, рассматривались как аморальные, так как были несовместимы с благом «большинства». Вопрос, как можно развивать философские теории и со спокойным сердцем заниматься наукой, когда страдал русский народ, стал, по мнению авторов «Вех», причиной и оправданием нигилистического морализма русской интеллигенции второй половины XIX – начала XX века.

Особенностью русской интеллигенции была оппозиция государству, сочетавшаяся с отсутствием исторических знаний о своей собственной стране, постоянным желанием социального чуда, так как только чудом (в условиях российской действительности) можно было назвать достижение тех идеалов, к которым стремилось образованное русское общество. Максимализм и нетерпимость в оценках, психология долженствования, а не факта, фантазии вместо глубокого анализа неудач сделали русскую интеллигенцию невосприимчивой к объективной истине. Российская интеллигенция, как и вообще русская элита постпетровского периода, оказалась лишена национальных традиций.

Н.А. Бердяев считал, что «русская интеллигенция была такой, какой её создала русская история, в её психическом укладе отразились грехи нашей болезненной истории, нашей исторической власти и вечной нашей реакции. Застаревшее самовластие исказило душу интеллигенции, поработило её не только внешне, но и внутренне, так как отрицательно определило все оценки интеллигентской души» 324. Однако невозможно во всём винить власть, снимая таким образом ответственность с самих себя. Перестать быть рабом может только тот, кто готов принять ответственность за свои поступки или бездействие, но именно этой отТам же. С. 234–236.

Бердяев Н.А. Философия истины и интеллигентская правда // Там же. С. 55.

ветственности, как считал Бердяев, не было у русской интеллигенции.

С.Н. Булгаков в своих размышлениях о религиозной природе русской интеллигенции призывал учиться у истории 325. Интеллигенция оказалась классом, которому принадлежала монополия европейской образованности, но чтобы донести плоды этой образованности до народных масс, России был необходим образованный класс с русской душой. Революция 1905 года остро поставила вопрос о пригодности русской интеллигенции для решения этой задачи.

Как и Бердяев, Булгаков отмечал духовную ограниченность и ущербность интеллигенции, её изолированность от жизни и «подпольную» психологию, укреплявшуюся постоянным противостоянием государству. С.Н. Булгаков считал, что русская интеллигенция пропитана воинствующим религиозным духом, облачённым в форму научного марксизма. Неприятие западного «мещанства» и революционность взглядов оказываются по мнению мыслителя отражением неспособности и отсутствия привычки к «упорному, дисциплинированному труду и размеренному укладу жизни» 326.

Постоянное следование западным взглядам и моде в сочетании с противостоянием государству привело к радикализации интеллигенции, распространению в её рядах радикальных идей.

Не имея традиций и идеалов западного эволюционного планомерного развития и труда, отрицая «будничность» и повседневные заботы, интеллигенция желала быстрого переворота, социального чуда без глубокого исследования причин несоответствия России западным стандартам.

Русское образованное общество стремилось перенимать западные мнения с наивностью полагая, что они могут органично привиться в России, несмотря на полное отсутствие для этого исторических предпосылок. Западное развитие, писал Булгаков, «шло со строгой исторической преемственностью и постепенностью, без трещин и обвалов. Культурная история западноевропейского мира представляет собою одно связное целое, в котором ещё живы и своё необходимое место занимают и Средние века, и Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. С. 57.

реформационная эпоха наряду с веяниями нового времени». Русская интеллигенция «в своём западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причём приняла их в связи с наиболее крайними и резкими формами философии просветительства» 327. Все органически развивавшиеся на Западе идеи, ценности и представления были рождены западноевропейским историческим процессом, но механически насаждались в России. Эта органичность и последовательность развития привели к тому, что сами концепции развития, выработанные западноевропейской мыслью, уравновешивали друг друга, в России же такой баланс отсутствовал.

Сегодня можно сказать, что Западу удалось решить многочисленные сложные вопросы социального развития, которые давали Марксу основания для веры в мировую революцию. И наоборот, принятая в России после 1917 года западная марксистская концепция развития общества оказалась фатальной и недостаточно органичной, чтобы адекватно и вовремя эволюционировать, приспосабливаясь к изменявшимся внешним условиям. Русские революционеры оказались в полной мере русскими интеллигентами, несмотря на своё разночинное и разное этническое происхождение.

Булгаков считал отсутствие связи времён болезнью России. Историческое невежество приводит к тому, что всё зло окружающей действительности объясняется внешними факторами, преодоление которых предполагает разрешение всех проблем.

Радикальные политические и интеллектуальные течения Запада были связаны глубокими традициями прошлого, в результате чего индивидуалистические тенденции сдерживались общим культурным западноевропейским контекстом. В России же радикальная интеллигенция оказалась лишена этих сдерживающих факторов сознания неразрывной связи исторических времён и «встала по отношению к русской истории и современности в позицию героического вызова и героической борьбы. … Отсутствие серьёзных знаний и исторического опыта, … взвинчивало психологию … героизма» 328. Непонимание особенностей российского исторического процесса привело русскую интеллигенцию к чувству своего превосходства и ограниченности её мировоззрения.

Максимализм оценок и чаяний в сочетании с самоуверенным героизмом и отвлечённой романтикой привели к практически тотальной невозможности адекватного восприятия российской действительности, малодоступности интеллигенции к «доводам исторического реализма и научного знания» 329.

Принятие догм без внутренней работы в сочетании с недостатком чувства исторической действительности и «геометрической прямолинейностью» суждений и оценок, «принципиальностью» привело к тому, что, по словам С.Н. Булгакова, интеллигент «обо всём судит прежде всего «принципиально», т.е. на самом деле отвлечённо, не вникая в сложность действительности и тем самым нередко освобождая себя от трудности надлежащей оценки положения. … Этот … максимализм составляет величайшее препятствие к поднятию её [интеллигенции – В.С.] образованности именно в тех вопросах, которые она считает своею специальностью, – в вопросах социальных, политических. Ибо если внушить себе, что цель и способ достижения уже установлены, и притом «научно», то, конечно, ослабевает интерес к изучению посредствующих, ближайших звеньев. Сознательно или бессознательно, но интеллигенция живёт в атмосфере ожидания социального чуда, всеобщего катаклизма, в эсхатологическом настроении» 330.

С.Н. Булгаков считал, что интеллигентский героизм превратился в претензию, безответственное критиканство, догматическое ханжество и морализирующий утилитаризм, преувеличенное чувство своих прав при ослабленном сознании своих обязанностей и личной ответственности.

Как и другие авторы «Вех», С.Н. Булгаков пришёл к выводу, что при всём пафосе своих притязаний и заявлений русская интеллигенция оказалась на очень низком уровне личной ответственности, сводя всю умозрительность и практическую никчёмность своих «принципов» к негативному влиянию враждебной среды, которая якобы мешала ей воплощать свои идеалы в действительность. Борьба за улучшение среды практически не оставляла места для борьбы за развитие личности. Максимализм притязаний по отношению к обществу и государству сочетался с отБулгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. С. 77.

сутствием строгих требований к себе. Провозглашение «научно»

обоснованных идеалов сочеталось с «исторической нетерпеливостью, недостатком исторической трезвости, стремлением вызвать социальное чудо, практическим отрицанием теоретически исповедуемого эволюционизма» 331. Рефлексия заменялась безудержным энтузиазмом.

Образованное русское общество оказалось лишённым чувства кровной исторической связи с Россией, сочувственного интереса, любви к своей истории, эстетического её восприятия, в результате чего в палитре мыслительных образов русского интеллигента преобладали две краски: чёрная для прошлого и розовая для будущего. Предполагалось, что в прошлом нет ничего полезного и изучать его не нужно, не было и чувства родства с ним, считалось, что думать нужно о современности и будущем прогрессе.

Российское государство рассматривалось интеллигенцией изолированно от народа и его культуры, было ей эстетически чуждо. Поскольку сделать из России Европу было невозможно, то Европа подспудно рассматривалась как идеал. Предвзятость к России стала неискоренимой чертой европеизированного образованного русского общества. Русское самодержавное государство было слишком азиатским, в то время как интеллигенция была европейской и не желала иметь с государством ничего общего, более того, подсознательно боялась российских евразийских просторов, желала успокоения в уюте европейских малых форм, с ними сравнивала Россию.

С.Н. Булгаков полагал, что, просвещая народ на основании политических и идеологических программ, а не образования и грамотности как таковых, русская интеллигенция вызывала к жизни дремлющий в недрах русского народа бунтарский дух Запорожской сечи, Разина и Пугачёва, с которым так долго боролось российское государство.

Булгаков оказался прав. Стечение роковых обстоятельств действительно вызвало переворот всей русской жизни.

А.С. Изгоев, анализируя особенности российской интеллигентной молодёжи, так же пришёл к мысли об отсутствии и полном непонимании русской интеллигенцией традиций и преемственности по отношению к собственной истории. Русский социолог заметил, что «крепкие идейные семьи (например, Аксаковы, Хомяковы, Самарины) в России были … только среди славянофильского дворянства. Там, очевидно, были традиции, было то единственное, что воспитывает, существовали положительные ценности, тогда как в прогрессивных семьях этого не было и дети талантливейших наших прогрессивных писателей, сатириков, публицистов начинали с того, что отвёртывались от своих отцов» 332.

Вера в западные ценности без глубоких знаний и сопоставления с историческим путём России приводила к тому, что западнические мнения, несмотря на свою повсеместную распространённость среди образованного общества, были нестойки, не передавались из поколения в поколение, не являлись твёрдой идейной базой, которая могла бы служить членам одной семьи из поколения в поколение. Западнические настроения оставались только мнениями, не перерастая в знания и не выражаясь в самобытных и ценных интеллектуальных произведениях. Только предметный акцент на истории России и русских традициях мог быть твёрдой духовной почвой и основой социальной памяти и традиций для поколений людей и философских династий.

Авторы «Вех», М.О. Гершензон, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков и П.Б. Струве отмечали отсутствие внутренней независимости и самобытности русской интеллигенции, в отличие от представителей русской художественной культуры и литературы: