«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

целые общества и их отдельные представители ревниво сравнивали себя с другими нациями и сравнения эти питали далеко не всегда добрые чувства к окружающим соседним народам и их государствам. Напряжённое соперничество во всех областях человеческой деятельности охватило западный мир. Одним из его следствий стали тщетные и бессмысленные попытки рассматривать Россию с позиций этой борьбы и западных критериев оценки её успеха.

Агрессивный соревновательный мотив стал настолько повсеместным и само собой разумеющимся фактом жизни, что немецкий историк Герман Геттнер рассматривал историю литературы как соперничество национальных литератур, каждая из которых по очереди вносит свой вклад в культурную копилку человечества 317.

XIX столетие стало для российского общества значительно более кризисным в аспекте национального самосознания и коллективной идентичности, чем предшествовавший XVIII век.

Геттнер Г. История всеобщей литературы XVIII века. Санкт–Петербург, 1896–1897. С. 3.

Правда «Вех»: феномен русской интеллигенции и Рассмотрение перипетий развития российского самосознания необходимо приводит к вопросу о роли высших классов российского общества в его формировании. Образованное общество и бюрократия Российской империи – те слои, которые можно причислить к элите, те люди, которые формулировали задачи общества и направляли его развитие. В «донационалистический»

период европейской истории, времена, когда демократия, пусть даже только формально, не господствовала на планете, не существовало массовой грамотности населения и средств массовой информации, именно элита формулировала задачи народов и государств. К представителям элиты в таком её понимании можно отнести и представителей духовенства, которые играли выдающуюся общественную роль в «донационалистический» период истории. Если на Востоке эта роль часто была заретуширована всёподавляющей мощью светской власти, тем значительнее кажется её влияние в странах Европы.

В России до Петра православная церковь выступала носителем идей, которые лежали в основании русского самосознания.

После Петра православие как культурный стержень русской жизни, объединявший элиту и народные массы, стал вытесняться западным просвещением. Это вытеснение привело к резкой поляризации между миром аристократии и бюрократии и океаном остального неграмотного и непросвещённого Западом крестьянского населения страны.

Высшего пика осмысление этой культурной разобщённости российского общества достигло в XIX веке. Революционеры, интеллектуалы и публицисты говорили о народе, «ходили в народ», мечтали служить ему и учились его любить. Однако культурная пропасть между ними оказалась непреодолимой. Стремительно изменявшийся мир, характер изменений которого задавался передовой Европой, захлестнул не успевавшую реформироваться Россию. Русская революция сняла эту двойственность российского дореволюционного общества практически тотальным уничтожением прежних элит и консолидацией государства и его многонационального общества на принципиально иной, не терпящей противоречий основе. В каком-то смысле эта, проведённая большевиками, кардинальная смена идеологической и социальнополитической парадигмы привела к тому, что обрывание всех интеллектуальных традиций осмысления социальной действительности, которые существовали в России до 1917 года, оказалось оправданным. Прежняя российская элита оказалась неспособной ответить на вызовы времени. Русская интеллигенция как составная часть прежней элиты, несмотря на все декларировавшиеся и предпринимавшиеся попытки преодоления культурной пропасти между собой и народными массами, не смогла ничего сделать для выработки непротиворечивого, разделяемого и понятного подавляющей части населения Российской империи самосознания.

Главными выразителями этой сословной несостоятельности интеллигенции стали авторы «Вех» – сборника статей о русской интеллигенции, вышедшего в 1909 году и поднявшего настоящую бурю негодования и протеста со стороны большей части людей, ощущавших себя её (интеллигенции) представителями.

«Вехи» были предостережением всему образованному русскому обществу. Констатировали необходимость консолидации общества на основании практической деятельности по постепенному эволюционному реформированию страны на основании консенсуса и признания фатальности и неконструктивности антигосударственной риторики и деятельности образованного русского общества в лице противостоящей властям интеллигенции.

Призывали отказаться от слепой веры в европейские ценности и вспомнить о своих корнях.

Каждый из авторов сборника высказался по отдельным вопросам влияния интеллигенции на жизнь российского общества. Н.А. Бердяев написал об интеллигентском отношении к поискам истины, С.Н. Булгаков посвятил статью религиозным воззрениям русской интеллигенции, М.О. Гершензон – особенностям интеллигентской психологии, А.С. Изгоев нарисовал психологический портрет русского студенчества, П.Б. Струве проанализировал связь между интеллигенцией и революцией, С.Л. Франк предпринял попытку охарактеризовать мировоззрение интеллигенции, а Б.А. Кистяковский проанализировал особенности её правосознания.

Анализируя развитие русской философской мысли, Н.А.

Бердяев пришёл к заключению, что «консерватизм и косность в основном душевном укладе» русской интеллигенции «соединились с склонностью к новинкам, к последним европейским течениям, которые никогда не усваивались глубоко» 318. Отсутствие преемственности в развитии перенятых извне интеллектуальных течений, глубинной исторической связи с формально воспринятыми европейскими идеалами было совершенно искусственным.

Содержание перенятых идей вытеснялось пафосными декларациями о ценностях и идеалах, без глубокого понимания и даже знания причин возникновения и истории эволюции этих ценностей и идеалов. Механическое восприятие чуждых идей привело к утилитарному отношению к знанию и культуре. Знания и культура стали не самоценностью и выражением творческой активности, а механическим подспорьем в достижении некоего грядущего идеала, образец которого находился за пределами России, в Европе. Из-за нигилистического отношения к прошлому, его достижениям, к интеллектуальному и культурному творчеству возникло постоянное стремление перенимать что-то самое новое и «передовое» без усвоения и понимания причинно-следственных связей это «новое» и «передовое» породивших.

Пренебрегая прошлым России, образованное русское общество не пыталось изучать историю Запада и его истоков. Органическая связь современности с многовековым прошлым заменялась механическим перенятием последних достижений. Но если в технике подобное утилитарное отношение было оправданно, то при изучении общества и его духовной сферы утилитаризм приводил к ложным выводам и необоснованным подходам к рассмотрению проблем.

Бердяев обвинял русскую интеллигенцию в неспособности оценивать философские учения и истины вне контекста политических и утилитарных критериев. Сознание интеллигенцией оторванности от народа, постоянное чувство вины (пусть и глуБердяев Н.А. Философия истины и интеллигентская правда // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. С. 33.

боко подсознательное) перед народом приводило к тому, что наука ради науки, философия ради философии воспринимались как грех. Интеллектуальное творчество как самоцель осуждалось, рассматривалось в контексте своей полезности для народного благополучия и счастья людей. «В русской интеллигенции, – писал философ, – рационализм сознания сочетался с исключительной эмоциональностью и слабостью самоценной умственной жизни» 319.

Если рождённый на Западе позитивизм в первую очередь был заинтересован наукой, не расценивал прогресс и рационализм в качестве главных целей своего развития, а только приходил к ним в результате поиска научной истины, то в России позитивизм окрашивался в форму политической прогрессивности и социального радикализма, воспринимался не как ценный инструмент научного познания мира, а как подспорье в идеологическом обосновании противостояния государству. Объективная западная «буржуазная» наука в России превращалась в элемент субъективного классового взгляда на мир русских марксистов– народников, в котором научные формы скрывали метафизическое содержание.

В результате подобного западнического мировоззрения, оторванного как от собственных, так и от западных корней, сознание интеллигенции «не могло быть обращено на объективные условия развития России, а, необходимо, было поглощено достижением отвлечённого максимума для пролетариата, максимума, с точки зрения интеллигентской кружковщины, не желающей знать никаких объективных истин» 320.

Коренным отличием мировоззрения русской интеллигенции от мировоззрения западноевропейских интеллектуалов стало неприятие заботы о личном благополучии, как «общепризнанной норме, чем-то таким, что разумеется само собою», в среде русской интеллигенции такая забота воспринималась как цинизм, «который терпят по необходимости, но которого никто не вздумает оправдывать принципиально» 321.

В том же ключе писал об интеллектуальной незрелости русской интеллигенции, отсутствии у нёё «интеллектуальной соТам же. С. 42.

Гершензон М.О. Творческое самосознание // Там же. С. 136.

вести», предвзятости её мысли и историческом невежестве С.Л.

Франк: «Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно и, во всяком случае, всегда приносятся в жертву моральным ценностям. Теоретическая, научная истина, строгое и чистое знание ради знания, бескорыстное стремление к адекватному интеллектуальному отображению мира и овладению им никогда не могли укорениться в интеллигентском сознании. Вся история нашего умственного развития окрашена в яркий морально-утилитарный цвет» 322.

При отсутствии очевидных и дорогих интеллигенции объективных ценностей высшего порядка, какими могли быть любовь к родине, государству, как воплощению исторического развития народа, религии или эстетическим ценностям самобытности российской цивилизации в умонастроении интеллигенции главное место заняла мораль: «Это умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но и обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишённом веры в абсолютные ценности, можно назвать морализмом, и именно такой нигилистический морализм и образует существо мировоззрения русского интеллигента. Символ веры русского интеллигента есть благо народа, удовлетворение нужд «большинства». Служение этой цели есть для него высшая и вообще единственная обязанность человека, а что сверх того – то от лукавого. Именно потому он не только просто отрицает или не приемлет иных ценностей – он даже прямо боится и ненавидит их. … Деятельность, руководимая любовью к науке или искусству, жизнь, озаряемая религиозным светом в собственном смысле, … – всё это отвлекает от служения народу, ослабляет или уничтожает моралистический энтузиазм и означает, с точки зрения интеллигентской веры, опасную погоню за призраками. … Это, конечно, не означает, что русской интеллигенции фактически чужды научные, эстетические, религиозные интересы и переживания. … Но эти чувства живут в душе русского интеллигента … как незаконная, хотя и неискоренимая слабость, как нечто – в лучшем случае – лишь терпимое. Научные, эстетические, религиозные переживания всегда относятся здесь, … к частной, интимной жизни человека; боФранк С.Л. Этика нигилизма (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи. С. 229. См. также с. 230, 232.

лее терпимые люди смотрят на них как на роскошь, как на забаву в часы досуга, как на милое чудачество; менее терпимые осуждают их в других и стыдливо прячут в себе. Но интеллигент как интеллигент, т.е. в своей сознательной вере и общественной деятельности, должен быть чужд их – его мировоззрение, его идеал враждебны этим сторонам человеческой жизни» 323.