«ГРАНИ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ Империя, национальное сознание, мессианизм и византизм России W. Bafing Москва 2010 УДК 008 + 32.019.5 + 316.6 + 323.1 + 930.1 + 930.85 ...»

Несмотря на постепенное ослабление империи, в сознании византийских политиков император выступал единственным легитимным всемирным правителем и духовной главой. Все новообращённые в православие варвары рассматривались как подданные императора. Кроме миссии утверждения православия, Византия, как носительница римской традиции, пыталась насаждать гражданские законы империи, которые были для византийцев неразрывно связаны.

Патриарх Марк Александрийский спрашивал в письме к патриарху Феодору Вальсамону: «не подлежим ли мы, александрийцы, осуждению за то, что в нашей стране нет шестидесяти книг Василик и по отношению к ним мы, поэтому, находимся в Вальденберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века.

Москва: Территория будущего, 2006. С. 120–121.

Вальденберг В.Е. Государственное устройство Византии до конца VII века. С.

30. См. с. 115–129, особенно с. 118–119.

полнейшей темноте» 193. Отсутствие в Александрии последнего свода гражданских законов казалось Александрийскому патриарху церковным преступлением. Ответ Антиохийского патриарха был не менее характерен и отражал распространённый взгляд на церковную преступность отсутствия в Александрии свода императорских законов: «Все гордящиеся христианством, живут ли они на Востоке, или в Александрии, или где бы то ни было, носят имя римлян и обязаны жить по законам [римским]» 194.

Принудить новых христиан к полному повиновению в XI– XII веках было Византии уже не по силам. В этих условиях влияние Константинополя как центра православного мира было призвано совершить то, чего византийцы уже не могли сделать военно-политическими средствами. Церковь становилась основным проводником византийских гражданских и церковных законов.

Именно поэтому столь важное значение придавали в Константинополе епископским и митрополичьим кафедрам, на которые проводили греков. На епископах и митрополитах держалась связь новообращённых территорий с империей, они же были призваны проводить имперскую политику на этих территориях.

Сознавая политическое значение византийского церковного влияния, Ярослав Мудрый стремился утвердить в Киеве особую митрополию Константинопольского патриархата 195. И Ярославу это удалось, в 1051 году «поставил Ярослав Илариона митрополитом, русского родом, в Святой Софии, собрав епископов» 196. Назначение особого киевского митрополита подняло международный статус Киевской Руси. В дальнейшем Ярослав продолжил политику уменьшения византийского церковного влияния, «добиваясь расширения прав русской митрополии и постепенного освобождения её из-под опеки константинопольского патриарха и византийского императора. Для этого Ярослав стремится к поставлению митрополита из русских и к канонизации русских святых; он ведёт военные приготовления против Империи и начинает крупную идеологическую борьбу с византийской Лихачёв Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. С. 17.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. 1. Т. 2. С. 199.

Русские летописи XI–XVI веков: Избранное. С. 110.

теорией Вселенской Церкви, отождествлявшейся со Вселенской Империей нового Рима» 197.

Как и во многих новообращённых странах и вообще средневековых источниках, национальное самоутверждение связывалось с религией. Древнейший Киевский свод 1039 года пронизан идеей богоизбранничества русского народа: «благословен господь Иисус Христос, иже возлюби новыя люди, Руську землю, и просвети ю крещением святым» 198.

В тоже время пресвитер загородной дворцовой церкви Ярослава в Берестове, выдающийся проповедник, первый русский митрополит Иларион в своём «Слове о законе и благодати»

писал о равноправности народов, о том, что «Евангелием и крещением Бог все народы спас» 199.

Тезис о равноправии народов противоречил распространённым в средние века теориям богоизбранности отдельных народов и, прежде всего, противопоставлялся учению о вселенском господстве Нового Рима – Константинополя. Иларион, рисуя картину всемирной истории, сравнивал Ветхий Завет с Новым, старые народы с новообращёнными народами, узко национальный характер иудейства и вселенский характер христианства. «Русь равноправна со всеми странами и не нуждается ни в чьей опеке:

«вся страны благий Бог помилова, и нас не презре, въсхоте и спасе ны и в разум истиный приведе» 200.

В данном случае наднациональная универсальная христианская доктрина, прежде всего, противопоставлялась византийским представлениям о мировом имперском порядке.

Иларион прославлял Россию, говорил о её великой исторической миссии и славном прошлом, о том, что и до крещения страна была известна далеко от своих границ и управлялась великими и известными всем соседним народам князьями: «Русские князья и до Владимира не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в русской, которая ведома и слышима есть всеми концами земли» 201.

Лихачёв Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. С. 20.

«Слово о законе и благодати» Илариона предстаёт своеобразным патриотическим ответом Ярослава Мудрого и представителей русского духовенства на притязания Византии. Защитительной речью, в которой крещение Руси Владимиром сравнивается с введением Константином Великим христианства в Римской империи, отстаивалась необходимость канонизации Владимира. Русь уподоблялась новому народу, который противопоставлялся старым народам и государствам, мыслилась в контексте посланий апостола Павла: «Не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его. И облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, Где нет ни Еллина, ни Иудея, … ни варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос» 202.

Новые, приобщившиеся к Христу народы рассматривались Иларионом как представители будущего, старые – сопоставлялись с фарисеями, погрязшими в заблуждениях и притязаниях, тогда как христианство – религия равноправия, в которой нет места доминированию одного народа над другим: «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» 203.

Впоследствии Иларион без санкции Константинополя, по выбору русских епископов принял сан митрополита, открыто выступив, таким образом, против гегемонии Византии.

Даже размах архитектурного строительства Ярослава Мудрого во многом определялся необходимостью идеологического самоутверждения Киевского государства, равноправности Киева Константинополю. Новый строившийся в Киеве храм Ярослав назвал тем же именем Святой Софии, которым была названа главная святыня Царьграда. Появились в Киеве и Золотые ворота, ещё одно архитектурное уподобление византийской столице.

Несмотря на противоречия русских князей с Восточной Римской империей, черты, заложенные в православное вероисповедание Византией, сохранились в нём до сих пор, в таком же виде были приняты на Руси, определив на тысячелетие ход её дальнейшего развития, отделив от западноевропейских стран непреодолимой культурной стеной.

Послание к колоссянам святого апостола Павла. Гл. 3. Ст. 9–11.

Послание к галатам святого апостола Павла. Гл. 3. Ст. 27–28.

Рассматривая византийское наследство России, уклоняясь от решения вопроса, насколько это хорошо или плохо, можно вполне согласиться с К.Н. Леонтьевым в том, что «всё у нас от Византии». Впрочем, Леонтьев так же отмечал, что Византия во многом смутный миф. О ней мало пишут, мало знают, плохо представляют её. Российские византинисты всегда считались лучшими специалистами в своей области, но этот факт мало повлиял на знания общества о Византии.

В свете сказанного можно утверждать, что исторический византизм в действительности существовал, в то время как русский византизм – многовековая мифологема, ставшая одним из руководящих принципов русской внешней политики.

Д. Оболенский считал убеждённость многих исследователей в «византийском наследии» России однобоким прочтением русской истории, не учитывающим отсутствие прямой преемственной связи между византийскими и российскими политическими идеями и институтами на протяжении 150 лет, последовавших за падением Константинополя 204. И, тем не менее, именно в византийских истоках черпала Россия свои завоевательные, государственные, имперские и мессианские идеи. И даже если историческая преемственность России в Восточном вопросе – миф, то миф плодотворный, живительный – великая опора русского дореволюционного самосознания. В то же время, если рассматривать значение этого мифа с практической точки зрения, можно констатировать, что он был фатален для России. Укрепляя национальное и мессианское самосознание российского общества, он расшатывал его материально, истощал государство экономически. Миллионы средств и сотни тысяч жизней были положены на алтарь мечты о русском Константинополе. Ценностнорациональная сила (используя терминологию Макса Вебера) этого мифа для русского общественного мнения видна на примере того, что Александр II, выступавший против русско-турецкой войны 1877–1878 годов и осознававший всю её пагубность, не мог противостоять силе общественного мнения, вековым, ставшим традиционными стремлениям идеологов панславизма и Святой Руси к Проливам, Константинополю и Святой Софии, над которой нужно было непременно водрузить православный крест.

Obolensky D. The Byzantine Commonwealth. Eastern Europe 500–1453. London:

Phoenix, 2000. P. 364–367.

«Константинополь должен быть наш, – писал в ноябре 1877 года Ф.М. Достоевский, – завоёван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки. Одним нам он должен принадлежать, а мы, конечно, владея им, можем допустить в него и всех славян и кого захотим, ещё сверх того, на самых широких основаниях… Если и займёт теперь Россия Константинополь, то единственно потому, что у ней, в задачах её и в назначении её, есть кроме славянского и другой вопрос, самый великий для неё и окончательный, а именно Восточный вопрос, и что разрешиться этот вопрос может только в Константинополе» 205.

Ф.М. Достоевский был, наверное, самым ярким и истово верившим в необходимость и неизбежность решения Восточного вопроса Россией человеком.

Значение идеологии и национальных мифов заключается в них самих, в том, как они влияют на поступки общества и его членов. Учитывая это влияние идеологии на жизнь общества, вопрос об исторической обоснованности выдвигаемых притязаний не имеет практического значения, важен для историка и выявления исторической истины, но не имеет такого значения для политика, идеолога, социолога, философа или публициста. Все народы и политические режимы имеют свои мифы, легенды и верования.

И если для России первостепенное значение в системе ценностных координат составляла вера в неизбежность и необходимость освобождения славян, обладание Константинополем и Святую Русь, то для англичан XVII, XVIII и отчасти даже XIX столетия в качестве идеологических ценностей, в числе прочих, выступали представления о том, что «Британия унаследовала особые отношения с Богом, которые существовали у ветхозаветного Израиля» 206.

Массовое сознание не нуждается в знании исторических фактов, но именно миф воодушевляет массы и придаёт им энергии. Россия могла иметь самое опосредованное отношение к Византии, но это совсем не означает, что русского византизма не было и нет. Следовательно, анализ русского византизма надо основывать на степени его фактического влияния на общество и поступки его членов, а не искать исторические подтверждения Достоевский Ф.М. «Человек есть тайна…» Москва: Известия, 2003. С. 379.

Макарова Е.А. Национальная мысль и национальное сознание в Англии // Национальная идея в Западной Европе в Новое время. Очерки истории. С. 94.