«Традиция — текст — фольклор типология и семиотика Ответственный редактор серии С. Ю. Неклюдов Москва 2001 УДК 821 ББК 82.3 (2Рос-Рус) С 87 Художник М. Гуров В оформлении ...»

Герой звериного происхождения (вроде Царевны-лягушки) расколдовывается и преображается в человека и красавца (красавицу) в финале сказки.

В том случае, если герой сказки высокого происхождения (Иванцаревич), его соперники обычно имеют низкий статус, причем не временный, а постоянный (конюх, пастух, судомойка). У героя, не подающего надежд, будут соперники с высокой видимостью (у солдата — генерал, у Иванушки-дурачка — другие царские зятья с высоким сословным статусом). Оппозиция высокого и низкого в плане героев тесно связана с идеализацией обездоленного. Но эта оппозиция распространяется не только на персонажей, но и на предметы и проявляется, например, в чудесных свойствах невзрачной медной шкатулки и т. п.

В классической волшебной сказке большую роль играют и некоторые другие оппозиции, например истинный/ложный и явный/тайный. Установление истинного и ложного героя в форме разоблачения самозванца или подставной невесты — основной смысл дополнительного испытания на идентификацию, но истинный и ложный герой проявляют себя отчетливо уже в предварительном испытании. Кроме истинного и ложного героя и героини может быть истинный и ложный антагонист (вредительство), даритель (дар). Мнимый вредитель (волшебный вор и др.) может нанести ущерб, но заплатить за него сторицею чудесными дарами. Как мы уже видели, истинный герой может таиться под низкой видимостью и наоборот, т.

е. он может быть явным и тайным. Тайный герой прибегает к маскировке и личине, истинный царевич может быть заколдован и казаться безобразным зверем. Герой тайно призывает своего помощника и часто продолжает соблюдать тайну по его настоянию. Вредитель может действовать тайно, выдавая себя за друга или даже стилизуясь под чудесного помощника (в сказках на тему «отдай то, чего дома не знаешь» и других). Обнаружение истины часто происходит путем превращения тайного в явное. С оппозициями истинное/ложное и явное/тайное связаны бесконечные маскировки и превращения, добровольные и вынужденные, которые являются существенными механизмами сказочного действия.

Обнаруживается известная корреляция различных уровневых кодов с типами сказочных сюжетов. Выше уже отмечалось, что в героических сказках типа quest господствует макрокосмический вариант мифического кода (также и в сказках о чудесных женах), а в сказках о приключениях детей у лесных демонов — микрокосмический; в сказках о невинно гонимых — семейно-родовой код; во многих сказках со свадебными испытаниями — сословный (крестьянский сын или стрелец оказывается лучше генералов и царских министров). Впрочем, в терминах сословного кода описывается торжество всякого демократического героя, который женится на царевне или выходит замуж за царевича.

В сказках о невинно гонимых типа SF (АТ 510 — 511) именно так и происходит. Низкий статус Золушки в семье компенсируется приобретением высокого сословного статуса в обществе: она выходит за царевича или купца. В сказках о невинно гонимых типа SFM (AT 480, 709) сосуществуют социально-семейный и мифический уровни: гонимая падчерица увезена в лес, где ее испытывают и награждают лесные демоны. В героических сказках M (AT 300 — 303, 550 — 551) часто присутствует, как отмечено выше, второй тур типа SF, где основная коллизия воспроизводится на социальном уровне.

Переходя к анализу того, как ведут себя выделенные семантические оппозиции в сюжетно-синтагматическом ряду, следует прежде всего рассмотреть взаимодействие между противоположными членами на общесюжетном уровне и результат этого взаимодействия для всего сюжета в целом. Исследуя этот процесс для мифа, К. Леви-Строс приходит к выводу, что он заключается в медиации между противоположными членами противопоставления [Lvi-Strauss 1962]. Сущность медиации, по К. Леви-Стросу, состоит в том, что она предлагает своеобразный, специфический для первобытной логики способ преодоления противоположностей путем последовательной замены их другими, менее удаленными друг от друга полюсами, а этих последних — неким промежуточным членом, часто воплощенным в мифическом культурном герое.

Природа этого персонажа поэтому, как считает К. Леви-Строс, двойственна, промежуточна.

Медиация в социально-психологическом плане была необходима, повидимому, для того, чтобы снять жестокие стрессы, возникавшие при столкновении с кардинальными и неизбежными смысловыми координатами мира: жизнью и смертью, микрокосмом и макрокосмом, человечеством и сверхъестественными существами и т. п. Решить вечный и всегда актуальный спор между этими противоположностями было невозможно, просто избрав одно и игнорируя другое. Не говоря уже о том, что «убираемая»

возможность никуда бы не исчезла, а, наоборот, постоянно заявляла бы о своем присутствии, в мышлении первобытного человека между противоположными членами оппозиции несомненно существовала смысловая связь. Отсюда возникает потребность в сближении контрастирующих членов. Сознание все время ищет таких представителей внешнего мира, которые сами в себе воплощали бы оба члена оппозиции и примиряли бы их. В результате медиация осуществляется посредством специальных материальных носителей. Поэтому мифические медиаторы обычно занимают промежуточное положение между полюсами, подлежащими снятию, и имеют «кентаврообразные» черты. Этому соответствует характер их трансформаций, через которые происходит взаимопроникновение разных миров.

Медиация в мифе носит всегда коллективный характер и решает коллективные психологические задачи, моделируя мифопоэтическое мышление с его балансированием на грани перехода от одного кода к другому (bricolage, по К. Леви-Стросу). Медиация позволяет устанавливать эквивалентность между явлениями разных кодовых сфер, и эта эквивалентность моделирует единство, целостность и преемственность мира. Поэтому мифологические посредники-медиаторы всегда имеют особое сакральное и ритуально-терапевтическое значение.

Формула медиативного процесса, предложенная Леви-Стросом [LviStrauss 1958, р. 227-288], где b — медиатор, способный принимать одновременно противоположные значения х и у. Итогом медиации является перестановка а (в качестве аргумента) на или а-1 в качестве функции, у (в качестве функции) на у в качестве аргумента, что выражает «спиральность» медиации — достижение нового результата по сравнению с исходными данными.

Формула К. Леви-Строса была хорошо разъяснена и проверена для разных случаев супругами Маранда в работе «Структурные модели в фольклоре» [Kongas, Maranda 1962]. Формула, предложенная К. ЛевиСтросом для мифа, оказалась пригодной и для сказок, но вместе с тем выяснилось, что имеются мифы и сказки, где медиатор либо отсутствует, является нулевым (модель I, по Маранда), либо терпит неудачу (модель II), либо только уничтожает отрицательный член, но не создает новой ситуации (модель III). И только часть мифов и сказок (модель IV) имеет спиральный характер и строго отвечает указанной выше формуле К. ЛевиСтроса. В числе приводимых исследователями примеров нет ни одной волшебной сказки. Однако несомненно, что классическая волшебная сказка как раз соответствует этой формуле. С этим согласуются и статистические наблюдения супругов Маранда о преобладании модели IV в европейском фольклоре по сравнению с фольклором американских индейцев.

В сказке, в отличие от мифа, как уже отмечалось, сюжет доминирует над непосредственным моделированием мира, а весь мир оценивается в известной мере с точки зрения героя, личная судьба которого вызывает горячее сопереживание слушателей сказки. Сами оппозиции сугубо опосредствованы ситуацией, реализуются в борьбе персонажей, и их преодоление развертывается прежде всего сюжетно.

При этом первому члену леви-стросовской формулы [fx(а)] соответствуют действия, ведущие к недостаче, прежде всего ущерб (х), наносимый антагонистом (а). Ему противостоит второй член [fy(b)] в виде позитивно направленной на ликвидацию недостачи (достижение цели, quest и т. п.) деятельности (у) героя (b). Третий член соответствует основному испытанию, в результате которого герой (b) действует негативно (х) против антагониста, обезвреживая его. Но сказка кончается не возвращением к самой первоначальной ситуации, а созданием новой высшей фазы: беда не только предупреждена, но уничтожена самая ее возможность (за счет одоления вредителя и разоблачения ложных героев), все невинно гонимые компенсируются, заколдованные расколдовываются, герой получает царевну и полцарства. Вот эта финальная ситуация и выражается четвертым членом fa–1(у).

Сама медиация в сказке имеет в соответствии с ее жанровыми особенностями некоторые специфические черты. Конечно, сказочный герой иногда обладает свойствами, указывающими на его промежуточность (например, чудесное звериное происхождение, прохождение искуса у колдуна, способность к превращениям, связь с мифологическими существами). Однако истинными медиаторами в старом мифическом смысле (как «промежуточные» существа) оказываются помощники и дарители, связанные с героем, но одновременно отделенные от него. Эти персонажи действительно как бы принадлежат двум мирам (своему и чужому) благодаря своей дружественности к герою, иногда подкрепляемой и родственными с ним отношениями (покойные родители и т. п.). Что касается самого героя, то он в основном не промежуточен. Сказочный герой не только побеждает представителя враждебного принципа, создавая почву для общей перемены (в этом он адекватен мифическому герою). Он, особенно в специфически сказочных сюжетах с семейными конфликтами, совершает медиацию, переходя из одного статуса в другой, доказывая возможность преодоления отрицательного начала, заключенного в оппозиции, не за счет его уничтожения, а за счет либо его трансформации в положительное, либо за счет собственного перехода в область положительного.

Так, конфликт своего и чужого в семье за счет переоценки или недооценки, того или иного нарушения семейно-родовой нормы (полового у инцестуального отца, социального у мачехи) разрешается не победой над вредителем (отцом, мачехой) или его уничтожением, а переходом невинно гонимой героини в высший социальный статус и созданием нормальной семьи в этом высшем статусе (выход замуж за царевича). Согласно левистросовской интерпретации первобытной логики, противоположность семантических полюсов преодолевалась не практическим решением, а метафорическим снятием оппозиции. Так и здесь, только в плане сугубо сюжетном, конфликт преодолевается реальным уходом героини от антагонистической коллизии и практическим преодолением коллизии не в материнской семье, а в семье мужа-царевича. Такой вид медиации между своим и чужим одновременно сопровождается медиацией между высоким и низким (в социальном, духовном, телесном и иных планах) за счет превращения низкого в высокое. Это превращение есть своеобразный способ через счастливую индивидуальную судьбу героя, которому все сопереживают, уйти от мучительных противоречий, вытекающих из социальных различий и общественного неравенства.

В этом сюжетном типе медиация по своему характеру сильнее всего удалена от мифа. Именно здесь взаимоотношения между членами оппозиции носят наиболее непримиримый, враждебный характер, а не в змееборческих сюжетах, как это может показаться на первый взгляд. С мачехой или инцестуальным отцом у героя (героини) не может быть никаких точек соприкосновения в позитивном плане. Именно поэтому сюжет развивается в направлении полного отсоединения героя от начальной ситуации: поскольку в русской волшебной сказке исходная личностная активность героя ограничена (по сравнению, например, с фольклором североамериканских индейцев), возникает своеобразное выталкивание его за пределы мира, в котором нарушаются родственные отношения, туда, где эти отношения могут быть восстановлены.