«Традиция — текст — фольклор типология и семиотика Ответственный редактор серии С. Ю. Неклюдов Москва 2001 УДК 821 ББК 82.3 (2Рос-Рус) С 87 Художник М. Гуров В оформлении ...»

Претензии самозванца и опознание истинного героя (включая сюда пропповские функции узнавания героя и обличения ложного героя, которые практически трудно дифференцировать) составляют ядро дополнительного испытания; его можно условно обозначить как А'В'. Выше нами было указано, что в сферу дополнительного испытания может входить и чудесное возвращение героя из нижнего мира, аналогичное магическому бегству ( '). По существу, убегание «скромного» героя или скрывание его под личиной и поиски виноватого — это негативный вариант дополнительного испытания. Учитывая многовалентность, синкретизм функции4, можно сказать, что убегание или прятанье героя под личиной функционально соответствует (как негатив позитиву) одновременно и самозванству ложного героя, и насильственному удалению (заколдованию) героя его соперниками. Самозванство ложного героя и «скромность» настоящего изредка сосуществуют вместе, но это не типично, поскольку нарушает некоторые принципы сказочного баланса (см. об этом ниже).

Таким образом, этот акт героя может быть интерпретирован и как элемент самого дополнительного испытания (–А'), и как одно из действий, создающих недостачу, предшествующую дополнительному испытанию (').

Если первоначальное вредительство, создающее исходную недостачу, обозначим через W, а вредительство со стороны соперников перед дополнительным испытанием через W', то самоустранение героя может трактоваться как –W'. Такого рода бегство героя можно трактовать и как обращенную форму магического бегства (– ; минус на минус дает плюс!). Учитывая все же, что с магическим бегством сопоставимо только убегание героя, но не его маскировка и что эта функция может в принципе сосуществовать с претензиями самозванца, а в отношении строгой дополнительности она находится только с насильственным устранением героя, целесообразно выбрать интерпретацию –W'. Бегство и маскировку можно соответственно обозначить как –W1' и –W2'.

Прежде чем обратиться к другим функциям, предшествующим в ходе синтагматического развертывания сюжета основному и дополнительному испытанию, необходимо напомнить то, что говорилось выше о двух категориях поступков героев, о противоположности подвигов и обычных правильных поступков, точнее — поступков по правилам. Напомним, что подвиги специфичны для основного испытания, а проверка правильного поведения — для предварительного. Дополнительное испытание в этом плане не дает четкой картины. В дополнительном испытании представлены и подвиги, и специфические проявления поведения героя, и своеобразная игра превратностей и счастливых обстоятельств — стихия, в принципе более присущая авантюрной и новеллистической сказке. Дополнительное испытание сходно с предварительным в том смысле, что в нем присутствует момент контроля, проверки, но не свойств героя, а авторства подвига.

Выше был уже отмечен парадокс: личность героя гораздо отчетливее манифестируется не в подвигах (поскольку они совершаются при помощи волшебных сил), а в типе поведения. В правильном поведении всегда проявляется добрая воля героя (и злая воля ложного героя).

Деление поступков на две категории, соответствующее в известной мере оппозиции предварительного и основного испытания, представляется чрезвычайно важной характеристикой классической волшебной сказки.

Система поведения сказочного героя является некоей идеальной нормой для всех персонажей сказки, но герой реализует ее наиболее последовательно именно потому, что он герой. Соответственно ложный герой всегда нарушает эти правила.

Поведение сказочного героя не обусловлено системой конкретных верований и ритуалов, не мотивировано этнографически, как это имеет место в мифе и архаических сказках. В нем сказываются некоторые общие патриархальные идеалы и отвлеченные моральные принципы, но еще в гораздо большей мере — то, о чем мы уже неоднократно упоминали, — достаточно формализованные правила игры. В сказке имеются только реликты верований. Разумеется, хождение Иванушки на могилу отца есть исполнение культа предков, да еще младшим сыном — хранителем очага (отсюда, может быть, в конечном счете — запечник). Однако в сказке этнография подобного мотива почти стерлась, и дело сводится к выполнению просьбы отца.

Этические нормы и формальные правила, основанные на принципе стимул — реакция, действие — противодействие, составляют как бы два уровня. Первый уровень реализуется в рамках второго, т. е. добрый поступок (например, освобождение зверя из капкана, вежливый ответ встреченному на дороге старичку) и скромный поступок (выбор невзрачного дара) одновременно являются формальным удовлетворением просьбы и правильной реакцией на предложение выбора.

В отличие от подвигов, анализ которых ведет нас в мир разнообразных конкретных сказочных мотивов, правила поведения, структура сказочного поступка составляют цельную и достаточно обобщенную семантическую систему, в которой функции обнаруживают дополнительные логические отношения, независимые от их синтагматических связей. Отметим, что поведение по правилам ведет не только к успеху в предварительном испытании, но и к беде, поскольку всякий стимул влечет за собой определенную реакцию: герой обязан принять вызов, ответить на вопрос, выполнить просьбу — даже если это исходит не только от нейтральноблагожелательного дарителя, но и от явно враждебного и коварного вредителя. Известный формализм системы поведения подтверждается необходимостью нарушения запрета (обращенная форма понуждения к действию), и никаких договорных отношений (в смысле А. Ж. Греймаса) здесь поэтому искать нельзя.

Обозначим парные функции, относящиеся к правилам поведения, греческими буквами, в отличие от латинских АВ, ab, относящихся к подвигам. Знаком отрицания над буквой укажем на негативную форму (испытание не дарителем, а вредителем), индексами т и i разграничим материальное действие и словесную информацию (табл. 1).

Выбор символов подчеркивает, что нарушение запрета ведет к действию так же, как исполнение предписания, и что в этих двух парах функций различаются именно первые, а не вторые семические элементы.

Подвох — пособничество и выведывание — выдача, исходящие от антагониста (вредителя), противостоят предписанию — исполнению и вопросу — ответу, исходящим чаще всего от дарителя. Тот же принцип стимула и реакции здесь представлен в прямой и обращенной (обманной) форме. Предлагая ввести функции предписание — исполнение и вопрос — ответ, мы естественным путем расчленяем пропповскую «первую функцию дарителя» по признакам действие — слово, по которым в соответствующих рубриках В. Я. Проппа расчленены фактически действия вредителя. Вызов — согласие является лишь разновидностью предписания — исполнения. Вызов можно было бы расчленить на 1) вызов отправителя, т. е.

приказ отца детям искать лекарство, призыв царя участвовать в брачных испытаниях или бороться со змеем, и 2) вызов вредителя на бой, на решение трудных задач. Второй случай можно было бы условно представить как. Впрочем, в этом нет необходимости, поскольку практически вызов вредителя ассимилируется с первым элементом основного испытания — нападением или задаванием задачи (А), и большей частью о вызове как таковом не упоминается.

Введенная нами рубрика 33 (предложение выбора — правильный выбор) предусматривает несколько более сложный механизм действия, чем предписание — исполнение во всех его разновидностях и даже запрет — нарушение. Но эту сложность не следует преувеличивать, поскольку элемент выбора теоретически присутствует всюду, коль скоро предписание, совет или запрет можно выполнить или нарушить, а то что герою на выбор обычно предлагают три предмета — это чистая условность, связанная с принципом троичности. В действительности золотая и серебряная шкатулки вместе взятые противостоят медной так же, как большое количество красивых коней одному уродливому и т. д. Решение (выбор худшего) столь же однозначно, как исполнение предписания и нарушение запрета. Здесь, однако, поступок имеет некоторую моральную окраску, он характеризует скромность героя, так же как выполнение просьбы птицы об освобождении указывает на доброту героя.

Правилом является выполнение всякой просьбы, в том числе и ведущей к подвоху и приносящей разнообразное зло. Этический критерий, таким образом, как уже указывалось выше, не является исходным, а осуществляется в рамках более широкой формальной системы. Структура поступка героя всегда имеет вид (и соответственно на уровне подвигов AB) или. Положительным должен быть второй элемент, соответствующий реакции, поступку героя. Поступок ложного героя всегда имеет вид a (и затем А ). По второму элементу () противопоставлены герой и ложный герой, по первому элементу () можно различить предварительное испытание () и «отрицательное» испытание, ведущее к беде (, ).

Описанная семантическая система, как выше уже указывалось, независима от синтагматической последовательности функций и дает определенную характеристику сказки вне всякой композиции. Вместе с тем, как видим, все эти функции определенным образом локализуются в рамках больших синтагматических блоков. Что касается потерь и приобретений, то кроме чисто функционального и сугубо синтагматического деления на L (ликвидация недостачи), L' (конечная награда герою), (чудесное средство) и соответственно, ' можно не переходя еще к мотивам, выделить три вида недостачи: 1 — потеря человека (почти всегда потенциального брачного партнера; 2 — потеря предмета, обычно чудесного; 3 — попытка извести, уничтожить самого героя.

Синтезирующая модель сказки _может быть описана в виде матрицы из десяти колонок EL 'L' E'L', (или только четырех, если нет дополнительного испытания или если мы хотим ограничиться амплитудой от потери к приобретению), в которых = b,, W; = ; E = ab, AB,, ' — W1' –W1'; E' = ’, А'В'. В схеме не показаны перемещения и превращения, когда они не являются формой испытаний.

Наша схема (как, впрочем, и исходная схема В. Я. Проппа и ее модификация А. Ж. Греймасом) упрощена. Она не учитывает возможности некоторых перестановок. Например, спорадически предварительное испытание предшествует вредительству и недостаче и даже приобретение — первой недостаче: сказки о чудесной жене (муже) и чудесных предметах (AT 400, 425, 460 — 470 и др.). Иногда предварительное испытание развертывается как миниатюрный цикл потери — приобретения: волшебный вор расхищает поле и т. п., но тут же сторицею отдаривает героя чудесными предметами или сам становится его помощником.

Кроме того, все функции описывают ход событий односторонне — с точки зрения героя. Для этого есть известные принципиальные основания, так как сказки в отличие от мифа — сугубо «героецентричны». Все же все действия в каждом отдельном эпизоде происходят между двумя лицами. В этом смысле заслуживает внимания попытка К. Бремона рассматривать (не специально в волшебной сказке, а в самой общей повествовательной форме) полифункционально каждое действие с точки зрения различных участников, а также все возможные ходы, вытекающие из одного действия [Bremond 1966, р. 60-76]. Конечно, повторяем, в волшебной сказке определенный жанровый фильтр отбрасывает многие ходы и оценивает все развитие действия с точки зрения героя. Так что наша схема дает представление о структуре сказки на метасюжетном уровне в достаточном приближении к действительности.