«...»

Чтение Горьким Блока, когда поэта уже не было в живых, приобретает иной по сравнению с чтением 1919 г. характер. Теперь Горький стремится понять Блока как значительное явление русской жизни на рубеже столетий, в перелом­ ную эпоху истории, соотнося это понимание с собственными творческими по­ исками.

Важно в связи с этим обратить внимание на то, что воспоминания Горького о Блоке, написанные в 1922—1923 гг., заключали «Книгу о русских людях, какими они были» (так предполагал автор назвать «Заметки из дневника. Вос­ поминания»). Образ Блока словно завершал тот круг размышлений писателя о судьбах русского народа, которым была посвящена эта книга и все пореволю­ ционное творчество писателя в целом.

В книге «Стихи (1898—1921), не вошедшие в Собр. соч.» Горький отметил произведения, в которых наиболее ощутимо выражены пессимистические на­ строения поэта: «Жизнь— как море...», «Темнеет небо; туч гряда...», «Кошмар (Я проснулся внезапно в ночной тишине...)», «Метапсихоз (Никто не умирал.

Никто не кончил жить)».

В эти годы у Горького впервые возникает интерес к биографической и ме­ муарной литературе о поэте. Сразу после смерти Блока появилось множество воспоминаний о нем его друзей и современников. Горький был, по-видимому, знаком со многими из них: «повестью петербургской» А. М. Ремизова «Ахру»

(изд-во 3. И. Гржебина, 1922), которая открывалась «плачем» по А. А. Блоку (книга сохранилась в библиотеке Горького); воспоминаниями Андрея Белого о Блоке, напечатанными в «Литературном ежемесячнике» «Эпопея» (М.— Бер­ лин, «Геликон», 1922),— книга сохранилась в библиотеке с многочисленными пометами писателя; воспоминаниями Евг. Замятина, опубликованными в 1924 г. в журнале «Русский современник» (кн. 3), вызвавшими резко отрицатель­ ное отношение Горького вз, исследованиями о творчестве Блока авторов, кото­ рых писатель хорошо знал: В. М. Жирмунского «Поэзия Александра Блока»

(Пб., 1922) и К. Чуковского «Книга об Александре Блоке». Изд. 2 (Берлин, «Эпоха», 1922) (обе книги сохранились в библиотеке Горького).

Наибольший интерес вызвала у Горького работа А. Я. Цинговатова «А. А. Блок. Жизнь и творчество» (М.— Л., Госиздат, 1926). Книга вызвала ин­ терес Горького обилием биографических фактов и получила его высокую оценку:

«Мне кажется, Алексей Яковлевич, что Ваша книжка о Блоке — лучшее, что написано о нем до сего дня,— писал Горький автору.— Вам удалось очертить его очень ярко, местами даже физически ощутимо. Вееьма правильно указание на «немецкую стихию». Я не был близок с Блоком, но немало наблюдал его, и всегда казалось, что ему было бы легче жить, и вырос бы он духовно еще зна­ чительней, если б родился в эпоху Тика и Новалиса, даже позднее — Клейста.

Я думаю, что «немецкая стихия» была в натуре его, дана ему непосредственно а русскую он принимал разумом, через Соловьева, через Москву (Соловьев был великий „разумник", об этом свидетельствует его блестящий талант диалектика, а юмористические — всегда очень горькие — стихи его говорят о нем даже как о „нигилисте"). В общем же Блок был изумительно красив как поэт и как лич­ ность. Завидно красив». В том же письме Горький говорит и о своем особом ин­ тересе к личности Блока в другом плане: «Думается мне, что Вами недостаточно подчеркнута „народно- и жизнебоязнь", свойственная многим людям поколеБ Л О К II Г О Р Ь К И Й ния Блока, поколения, отравленного дедами и отцами, которые изображали алоетв или м е ч т о, чяго медсзя «ззввгь даже вашастявз, народ огромным и страшно требователь­ ншщ ч (мер, додагнг,.3 есдв ояв юта когда-явбе.и. зяадх прямо под ноги...". Он слишком много •сеч этом * спорт, ве гаорцд, т.* часто вго кие ормзодятея девятс; в ввечво: я спорил, вотояч чтозлад когопридал значения „золотым словам" му­ то иечго бс-лссое, ч*н ясвусегео, т т. яг бесяовечпоеть, жика: „О, какое бесконечно окаянное 1о, вероятно, мввсеглв, ив в, в э м е а п д, 1 теперь даагоре сознавать, что без вас пока не обой­ сгаиг-..ьвг, адтдожяовг, ж в в» вс тем, что яаоодвввт дешься", он не решился вычеркнуть со­ отталввваст..К: евяввд еще сотому, что а епесгиммстз, вершенно лишнее „пока". Ибо они без ятяевс, « а другвл—радоств, а мохе! оитв —лаже- Радость.

Блоков никогда не обойдутся, а должны з*лодя, М. И, дат мяв еров тря велгля два ояоячявяв выразился в чтении Горьким «Дневни­ говор, тася-е частвоета его (о.Почвы л чесал», оРемазове}, В дневниках и мемуарах В. Брюсова «одормястат, чем овв враЯне твготвтеа. Уве в« лдобчт е..

места, касающиеся Блока. Например, в Ьсдтлмея вохажел...

книге В. Брюсова «Дневники. 1891 — ояреледвть аччлкг, что м мае» иротяа мозермяетоа.

1910» (М., изд. М. и С. Сабашниковых.

1927) Горький отметил следующую за­ пись: «Всех этихмелкихречь идет о Ремпзове и Ященко) интереснее, конечно, А. Блок, которого я лично не знаю, а еще интереснее, вовсе не мелкий, а очень крупный. Б. Н. Бугаев — интересней­ ший человек в России».

Мемуары Андрея Белого «На рубеже двух столетий» (М.—Л., «Земля и фаб­ рика», 1930) вызвали у Горького, судя по его пометкам и словесным надписям на книге, как и упоминавшиеся воспоминания 1922 г., отрицательное отношение.

Не согласился Горький со следующим суждением Андрея Белого о Блоке:

«Блок-то и был единственный „мистик", сперва фетишистски отнесшийся к ме­ тафорам жаргона, потом перенесший собственные смешения с больной головы на здоровую...у А Блока я понимал, моЖет, два-три года, не более; да и то оказалось, что ничего-то не понял» (Указ. изд., с. 378).

Всю книгу Андрея Белого Горький оценил как «самозащиту» или «хуже того» (эти слова он написал на с. 488 этой книги), а в данном случае, видим, не принял мысль мемуариста о «фетишизме» мистических настроений Блока,— сам Горький видел и противоречивость, и незаконченность этих настроений у поэта.

В этот период Горький по-прежнему проявляет большой интерес к тому, как воспринимал Блок его самого. Об этом свидетельствуют многие пометки Горького на книгах Блока. С этим же связана его переписка с П. С. Сухотиным.

В ноябре 1927 г. Сухотин послал Горькому в Сорренто свою книгу рассказов «Куриная слепь» 65 и письмо, в котором, в частности, говорилось: «У меня лежит письмо ко мне Блока по поводу Вашего „Детства", и оно каким-то крепким чув­ ством связало меня с Вами, ибо я очень люблю Александра Александровича.

Пришлите мне Вашу карточку, и я ее поставлю на столе рядом с Блоком, с ко­ торым в последний год его жизни мы часто говорили про Вас» в6.

4 декабря 1927 г. Горький ответил Сухотину: «Мне было бы очень интересно познакомиться с суждением Блока о „Детстве",— Вы не можете прислать ко­ пию письма его?» 67.

Далее в переписке Горького и Сухотина наступает перерыв на 5 лет. Пере­ писка возобновляется в 1932 г., и 28 мая 1932 г. Сухотин пишет Горькому: «По­ сылаю Вам письмо Блока с восторженным восклицанием по поводу Вашей ба­ бушки. Другое, более подробное его письмо о „Детстве" я послал Вам несколько лет назад в Сорренто, и если оно где-то по дороге утерялось — обидно и безоб­ разно. Блок был так увлечен бабушкой, что носил по знакомым Вашу книжку и читал любимые места. Однажды он зашел ко мне в гостиницу, положил перед собой на столе.„Детство", погладил и поласкал обложку, как живое, милое су­ щество, и сказал: „Теперь для меня ясна вся фальшь конца гончаровского „Об­ рыва". Вот где настоящая бабушка — Россия. Я любил Блока и люблю Ваше „Детство", а поэтому хочется, чтобы это письмо было в Ваших руках» 68.

Судьбу другого, более подробного письма Блока о «Детстве» установить не удалось.

В эти годы Горький прочитал и «Дневники» Блока. П. Н.Медведев послал их в Сорренто в январе 1928 г., а в марте того же года Горький писал о них Р. Роллану, отвечая на вопрос последнего о причинах трагической кончины поэта.

Отъезд Бальмонта за границу и его выступления там, как сообщал Горький, имели «очень плохие последствия для Блока и Сологуба»: «Опираясь на факт лицемерия Бальмонта, Советская власть отказала Блоку и Сологубу в их просьбе о выезде за границу, несмотря на упрямые хлопоты Луначарского за Блока. Это я считаю печальной ошибкой по отношению к Блоку, который, как видно из его „Дневника", уже в 1918 г. страдал „бездонной тоской", болезнью многих русских, ее можно назвать „атрофией воли к жизни"»69.

В неотправленном варианте письма тому же адресату Горький разъяснял более подробно: «Блок был „доведен до безумия"? Не знаю, был ли. [Но мое впечатление: он был болен атрофией воли.] Его статьи „Кризис культуры" и „Кризис гуманизма" были написаны, кажется, до большевиков. Статьи эти сви­ детельствуют о крайнем его пессимизме. Но поэма „12" была написана им после этих статей, как и стихи, посвященные Зинаиде Гиппиус, они заключались строчкой „Интернационала". Я никогда не елыхал от Блока осуждения Совет­ ской власти. Мне кажется, что у него была совершенно атрофирована воля к жизни. Разрешение на выезд он получил, но уже не мог воспользоваться им, был болен...»,0.

Это был первый отклик Горького на чтение «Дневников». При всем сочувст­ вии к поэту он все время ощущал свои внутренние расхождения с ним. Отвечая отказом на просьбу «Издательства писателей в Ленинграде» написать вступи­ тельную статью к Собранию сочинений Блока, предпринятому этим издательст­ вом, Горький писал И. А. Груздеву 29 октября 1930 г.: «Писать о Блоке — не буду. Понимаю я его плохо, вижу в тумане и уверен, что если б написал что-ни­ будь, так это вышло бы очень плохо, да едва ли и правильно» п.

И в письме К. А. Федину 9 ноября 1930 г.: «Я уже сообщил И. А. Груздеву, что не в силах написать об А. А. Блоке, ибо уверен: написал бы что-нибудь грубоватое и несправедливое. Мизантропия и пессимизм Блока — не сродни мне, а ведь этих его качеств — не обойдешь, равно как и его мистику...У Вообще — у меня с Блоком „контакта" нет. Возможно, что это — мой недо­ статок» ' 2.

Однако когда тома этого Собрания сочинений вышли в свет, Горький внима­ тельно прочитал их, отметив в оглавлениях томов 2 и 5 произведения поэта, заинтересовавшие его (в т. 2—«О, что мне закатный... („Заклятие")», в т. 5— поэму «Возмездие»), а в т. 11— сделал подчеркивания в статье «Болотов и Но­ виков»).

Особый интерес представляло для Горького, как уже было сказано, чтение «Дневников» Блока. В «Дневниках» одного из самых крупных представителей интеллигенции, выдающегося художника своего времени Горький пытался най­ ти отзвук, какие-то соответствия или, наоборот, «точку опоры» для несогласия в своих размышлениях о судьбах интеллигенции и народа в России, т. е. в ко­ нечном счете найти ответы на коренные вопросы истории, революции и культу­ ры. Именно эти вопросы явились предметом исследования в романе «Жизнь Клима Самгина»

Не исключено, что еще до знакомства с «Дневниками» Горький в размышле­ ниях над этими проблемами обращался к художественному опыту Блока. В роБЛОК И ГОРЬКИЙ мане «Жизнь Клима Самгина», особенно в 1-й части (писатель работал над нею в 1925—1926 гг.), много места уделено именно этим «вопросам» — ответ на них, т. е. ясная, художественно убедительная позиция автора, будет развернут в по­ следующих частях произведения, в особенности в последней, 4-й части. Причем на первоначальной стадии работы над произведением, в черновых вариантах, мысль художника была выражена более обнаженно (в дальнейшем многое в романе уйдет в «подтекст», будет дано опосредствованно, в системе об­ разов).

Вот, например, размышления о народе и «народолюбцах», т. е. интеллиген­ ции, в одном из ранних вариантов 1-й части. В беседе персонажей романа — Лидии Варавки, Клима Самгина и самого Варавки — возникает вопрос о том, что такое служение народу: героизм или жертва. Юные участники беседы отве­ чают так: «Нужно забыть о себе. Этого хотят многие, я думаю. Не такие, как Яков Акимович... Он... я не знаю, как сказать, он отдал себя в жертву сразу и навсегда. Он себя бросил...» 73.