«СЛед на земЛе Ижевск 2010 УДК 821.161.1 ББК 84(2Рос=Рус)6-4 З 33 Заппаров, Р.Н. З 33 След на земле / Р. Н. Заппаров. – Ижевск: ИИЦ Бон Анца, 2010. – 74 с. Вниманию ...»
Прошло больше месяца. еле выжили этот месяц, считая за радость, когда можно было сварить похлебку из картофельных очисток. Когда же голод совсем припер семью, роза сама предложила матери:
– давай, мам, продадим уже эту куклу. очень я ее люблю, но и есть очень хочется. Тетя Наташа хотела ведь нам за нее картошки дать.
Мама на это сказала:
– Ну, а как же ты? Ты-то тогда чем будешь играть?
– ладно, не поиграю я с ней, зато вся семья хоть картошки поест.
После этого мама сама предложила тетке Наталье обменять эту куклу на картофель. Тетя Наталья охотно приняла куклу и насыпала маме целых три ведра. для голодной семьи это было целое богатство. Несколько недель жили всей семьей благодаря свалившемуся счастью.
– Я тебе много-много таких кукол куплю, когда вырасту, – обещал растем сестренке. Прошло много лет, почти шестьдесят. На семидесятилетний юбилей любимой сестренки растем подарил розе красивую импортную куклу, такой же красоты, какой была сама розочка в те далекие военные годы.
Вот все, что осталось у нее от отцовской памяти из детства. А у растема – истертый до дыр отцовский красный портмоне из кожи. до сих пор бережет он его, как самую священную реликвию, как частицу самого отца.
А роза по-прежнему играла с этой куклой вместе с леной, только она уже стала чужой.
Спасало и то, что соседи, имевшие большие огороды, весной и летом отдавали маме свекольную ботву. Мама покупала у соседей литр молока и, засыпав туда эту рубленую ботву свеклы и немного картофеля, варила прекрасный суп. Сытости от этой похлебки, конечно, маловато, не хватало даже на полдня, уже через два часа в животе у всех начинало урчать, и все же это как-то спасало от голодной смерти. однако, как бы ни была трудна жизнь, все равно находишь в ней какието проблески радости, светлого ожидания. Известно, когда любишь жизнь, то многое ей прощаешь: и состояние, когда в желудке постоянно посасывает от голода, и холод в школе и дома, и свою полураздетость, и несбыточное желание обновы.
Кашфи перебрался жить в город Сарапул и приходил домой только на воскресенье. растем теперь все больше помогал матери колоть дрова для школьной печи, а по вечерам вместе с ней ходил протирать школьные парты или делать свои домашние задания. В тот день растем, сидя у окна, насупившись, писал домашнее задание, поминутно заглядывая в потрепанный классный учебник. Учительница елизавета Павловна, сидя за своим рабочим столом, проверяла ученические тетрадки. Вдруг, оторвавшись от тетради, она сказала матери:
– ох, Маруся, намаешься ты с этим своим парнем. Уж больно он у тебя бойкий безобразник, что-нибудь да вытворит. Как бы не пришлось ему провести всю жизнь в тюрьме.
от страха за такое будущее у растема предательски захолонуло сердце и все тело чем-то сковало. «Что же Вы так, елизавета Павловна? За что?» – клокотало в груди у растема, но он не выдавил ни слова, будто оглох.
Мать, выпустив из рук мокрую тряпку, всплеснула руками:
– да ты что говоришь, лизавета Павловна? Как у тебя язык на такое повернулся? Нет, он у меня никогда в тюрьме сидеть не будет. он паренек добрый, справедливый, не может никого обидеть. А что беден, так мы все сейчас такие. Вот он выучится, и придет время, когда все мы, и ты тоже, гордиться им будем.
Эти мамины слова на всю жизнь врезались в память и стали смыслом всей его жизни – и тогда, когда учился в техникуме, и в институте, служил в армии, и позднее, когда стал самостоятельным.
Известие об окончании войны облетело деревню с молниеносной быстротой. Учились они к этому времени уже в другом здании. Утром 9 мая их учительница елена Ивановна, почему-то со слезами на глазах, объявила, что война закончилась – по радио известили о Победе.
– Идите, переодевайтесь, мои милые, и приходите в школу. Занятий сегодня не будет, будем праздновать нашу Победу!
Наспех сбегав домой и приодевшись, вся школа собралась на митинг. После радостных слов о Победе и горьких минут молчания в память о тех, кто не вернулся с фронта, отряд построился и под пение пионерского горна, в такт ему, под дробь барабана в руках растема, с красным флагом впереди бодро прошагал по двум главным улицам деревни. ребята шли, как будто это они победили в кровавой, будь она проклята, войне. Мужики, однорукие и одноногие, стояли вдоль улицы с мутными глазами, а бабы прижимали к лицу кончики фартуков.
Впереди, казалось, самые лучшие, самые радостные дни. Наступала новая жизнь. Вскоре в деревне заметно прибавилось мужиков, вернувшихся с фронта. они собирались своим взрослым кругом, было много застолий, разговоров, горьких и радостных песен. Чуть повеселели глаза у деревенских бабенок. Только в их семью отец уже никогда не вернется. он навсегда остался в братской могиле села Ульяново.
в пятом классе надо было перебираться в Сарапул. Старший брат Кашфи еще осенью сорок третьего года нашел на улице гоголя, недалеко от Пушкинского сада, комнату и лишь на воскресенье приходил домой в дулесово. Комнатой ее можно было назвать лишь условно, потому что была она шириной метра в полтора, а длиной в один топчан из четырех досок, на котором ютился брат. Хозяйка квартиры, красивая, немолодая уже женщина Жижина, разрешила ему приютить и брата. Под топчаном за загородкой из двух досок зимой жил, весело похрюкивая и чавкая, хозяйский поросенок. растему спального места не было. На ночь он расстилал свой старый и изрядно помятый матрас в проходе рядом с тем поросенком. Подушка же уходила под сколоченный из досок возле окна столик размером с метр длиной, а может, и того меньше.
Трудно сказать, как мать решилась отпустить растема в город. Может быть, понадеялась на старшего брата. Жили они к этому времени уже давно совсем плохо. Поэтому она, видно, рассудила, что хуже не будет – хуже некуда. Сама безграмотная, она по-житейски понимала, что без образования у ребят хорошей жизни не будет.
В школе здесь все было ново, интересно, временами даже весело. Самое тягостное начиналось, когда растем приходил из школы в комнату брата. Сразу наваливалась тоска по дому, по деревне, по своим. И было ему так плохо, так неуютно, так горько – хуже всякой болезни. Хотелось только одного – домой, домой.
То ли от постоянного недоедания, то ли от переживаний растем сильно похудел. В конце сентября мать, как всегда, пройдя двенадцатикилометровый путь с мешком картошки для них, сильно испугалась, увидев его таким.
– ой, алла, совсем ты у меня исхудал. Не варите что ли картошку-то? – и расплакалась, глядя на него. Немного погодя, уже закладывая наскоро почищенные клубни в кастрюлю, молвила:
– А говорил, что живете ничего, нормально. Не надо было обманыватьто.
растем решил перевести разговор:
– Бабушка как? А роза с Анварчиком?
– Бабушка осталась с ними и совсем плоха стала, едва ходит по дому.
– Сами-то что едите? Наверное, тоже голодаете?
Мать, взглянув на него, ответила:
– Мы-то что, мы вместе. Картошка есть, да муки немного колхоз подбросил за трудодни. Вам тут труднее.
Картошки, которую они вдвоем с братом приносили из деревни, едва хватало на шесть дней. Каждую субботу после занятий в школе, вдвоем, а чаще в одиночку, топал растем домой. Так прошла зима 45–46-го годов, наверное, самого голодного и самого тяжелого для них года.
осенью на семейном совете решили, что пора прекратить эту жизнь на два дома – в городе и деревне. Ничто в деревне уже не держало. Их старший брат заканчивал техникум, растему идти в шестой класс, а сестренке розе тоже через два года – в пятый класс. Переселились как-то быстро: нищему собраться – только подпоясаться. Собрали пожитки, постельные принадлежности, взгромоздили на телегу старый горбатый сундук и поехали.
есть в Сарапуле знаменитая Старцева гора, наверху которой когдато стоял монастырь, где в старину в молениях и трудах коротали жизнь старцы-монахи. На этой горе на улице, называемой тогда Красной (сейчас это улица раскольникова), в двухэтажном доме №124 у знакомой тетки Закии и сняла мать половинку подвала этого дома. Сама тетка Закия вместе с детьми проживала на первом этаже.
Это был настоящий подвал с двумя почти вросшими в землю малюсенькими окнами. Кроме их семьи в этом подвале занимали комнату два брата Жора и Валентин и их сестра Наташа. Братьям было по семнадцать– восемнадцать лет, Наташа была помоложе их года на два. они проходили в свою комнату, которая никогда не запиралась, через комнату Заппаровых. Весь подвал делила на две половинки большая русская печь. Прямо от входа находилась комната вновь поселившихся, а слева за перегородкой жили братья с сестрой. Запомнилось это потому, что в подвале было много крыс и бесчисленное количество блох. Когда в оконце пробивался луч солнца, в его свете висела туча этих блох. Все трое – роза, растем и Анвар – из-за боязни, что их покусают крысы, не спали на подушках, а прятались поближе к маминому животу, уткнувшись в него носами, чтобы их не отгрызли такие же голодные, как они, крысы. Кроватей у них в семье никогда отродясь не было, стоял общий дощатый топчан, на котором устраивались на разном тряпье ребятня и мать. лишь бабушка спала на сундуке, из-за которого она ежедневно спорила с растемом.
– Сегодня я буду спать на сундуке, – заявлял к вечеру растем. Но бабушка, добрейшее в мире существо, сопротивлялась:
– Юк, улым4, я сама буду спать на нем, ведь и меня могут загрызть крысы, – говорила она под впечатлением услышанных разговоров о крысах, – и у меня сердце болит от страха.
– Придумываешь ты все это, бабка, ничего у тебя не болит. Просто ты не хочешь уступить мне свой сундук, – безжалостно, но беззлобно отвечал растем.
оставалось ни у одной семьи в подвале. Потому мама или Кашфи, уже не помнится, кто, где-то нашли или каким-то образом спроворили металлическую печку-буржуйку, которая стояла посреди комнаты. она стала для Нет, сынок (тат.).
всех в квартире местом постоянного пребывания. Запомнилась из детства почему-то именно эта печь с местами прогоревшим металлом, из-под листов которого высвечивались сполохи огня. ребятня была вечно голодная, но у печки было тепло и голод ощущался меньше. однажды, сидя так возле буржуйки, роза вдруг мечтательно сказала:
– Знаешь, растем, я хочу, чтобы караваи хлеба были большие-пребольшие, чтобы можно было отрезать один кусок хлеба и наесться им.
растем угрюмо поддакнул:
– да, хорошо бы такой большой кусок хлеба иметь...
Но каравая такого тогда не было...
ребята, жившие в соседней комнате, были сироты: ни отца, ни матери.
Подошло время идти розе в школу. Мама где-то на рынке купила ей белый свитер. роза в семье самая красивая среди всей родни. Надевала она этот свитерок несколько раз и становилась тогда сама той прекрасной куклой, которую пришлось отдать за три ведра картошки. роза все мечтала, что пойдет в школу в своем самом красивом белом свитере. Но накануне 1 сентября 1947 года, заглянув в горбатый сундук, мама вдруг обнаружила, что свитерок исчез. Надели на розу какую-то старую кофту, в ней и пошла она на свой первый урок в новой школе. В этом же сундуке лежала книга Майна рида «Всадник без головы», которую растем зачитал до дыр. Не стало и этой книги. На кого же думать об этой краже? Бабушка все время сидела тут, в комнате, посторонние не могли сюда зайти и взять эти вещи. Никто из своих и соседей в краже не признался. В милицию, конечно, не обратились, ее все боялись. Пропажу так и не обнаружили. Мама, хоть и сильно переживала о пропаже свитерка, но все же успокоила дочь: