«СЛед на земЛе Ижевск 2010 УДК 821.161.1 ББК 84(2Рос=Рус)6-4 З 33 Заппаров, Р.Н. З 33 След на земле / Р. Н. Заппаров. – Ижевск: ИИЦ Бон Анца, 2010. – 74 с. Вниманию ...»

Прошло  больше  месяца.  еле  выжили  этот  месяц,  считая  за  радость,  когда  можно  было  сварить  похлебку  из  картофельных  очисток.  Когда  же  голод совсем припер семью, роза сама предложила матери:

– давай,  мам,  продадим  уже  эту  куклу.  очень  я  ее  люблю,  но  и  есть  очень хочется. Тетя Наташа хотела ведь нам за нее картошки дать.

Мама на это сказала:

– Ну, а как же ты? Ты-то тогда чем будешь играть?

– ладно, не поиграю я с ней, зато вся семья хоть картошки поест.

После этого мама сама предложила тетке Наталье обменять эту куклу  на картофель. Тетя Наталья охотно приняла куклу и насыпала маме целых  три ведра. для голодной семьи это было целое богатство. Несколько недель жили всей семьей благодаря свалившемуся счастью.

– Я тебе много-много таких кукол куплю, когда вырасту, – обещал растем сестренке.  Прошло  много  лет,  почти  шестьдесят.  На  семидесятилетний  юбилей  любимой сестренки растем подарил розе красивую импортную куклу, такой  же красоты, какой была сама розочка в те далекие военные годы.

Вот все, что осталось у нее от отцовской памяти из детства. А у растема – истертый до дыр отцовский красный портмоне из кожи. до сих пор  бережет он его, как самую священную реликвию, как частицу самого отца.

А роза по-прежнему играла с этой куклой вместе с леной, только она  уже стала чужой.

Спасало и то, что соседи, имевшие большие огороды, весной и летом  отдавали маме свекольную ботву. Мама покупала у соседей литр молока  и, засыпав туда эту рубленую ботву свеклы и немного картофеля, варила  прекрасный суп. Сытости от этой похлебки, конечно, маловато, не хватало  даже на полдня, уже через два часа в животе у всех начинало урчать, и все  же это как-то спасало от голодной смерти.  однако, как бы ни была трудна жизнь, все равно находишь в ней какието проблески радости, светлого ожидания. Известно, когда любишь жизнь,  то многое ей прощаешь: и состояние, когда в желудке постоянно посасывает от голода, и холод в школе и дома, и свою полураздетость, и несбыточное желание обновы.

Кашфи перебрался жить в город Сарапул и приходил домой только на воскресенье.  растем  теперь  все  больше  помогал  матери  колоть  дрова  для  школьной печи, а по вечерам вместе с ней ходил протирать школьные парты или делать свои домашние задания. В тот день растем, сидя у окна, насупившись, писал домашнее задание, поминутно заглядывая в потрепанный классный учебник. Учительница елизавета Павловна, сидя за своим  рабочим столом, проверяла ученические тетрадки. Вдруг, оторвавшись от  тетради, она сказала матери:

– ох, Маруся, намаешься ты с этим своим парнем. Уж больно он у тебя  бойкий безобразник, что-нибудь да вытворит. Как бы не пришлось ему провести всю жизнь в тюрьме.

от страха за такое будущее у растема предательски захолонуло сердце  и  все  тело  чем-то  сковало.  «Что  же  Вы  так,  елизавета  Павловна?  За  что?»  –  клокотало  в  груди  у  растема,  но  он  не  выдавил  ни  слова,  будто  оглох.

Мать, выпустив из рук мокрую тряпку, всплеснула руками:

– да  ты  что  говоришь,  лизавета  Павловна?  Как  у  тебя  язык  на  такое  повернулся? Нет, он у меня никогда в тюрьме сидеть не будет. он паренек  добрый, справедливый, не может никого обидеть. А что беден, так мы все  сейчас такие. Вот он выучится, и придет время, когда все мы, и ты тоже,  гордиться им будем.

Эти мамины слова на всю жизнь врезались в память и стали смыслом  всей его жизни – и тогда, когда учился в техникуме, и в институте, служил  в армии, и позднее, когда стал самостоятельным.

Известие об окончании войны облетело деревню с молниеносной быстротой. Учились они к этому времени уже в другом здании. Утром 9 мая их  учительница елена Ивановна, почему-то со слезами на глазах, объявила,  что война закончилась – по радио известили о Победе.

– Идите, переодевайтесь, мои милые, и приходите в школу. Занятий сегодня не будет, будем праздновать нашу Победу!

Наспех сбегав домой и приодевшись, вся школа собралась на митинг.  После радостных слов о Победе и горьких минут молчания в память о тех,  кто не вернулся с фронта, отряд построился и под пение пионерского горна,  в  такт  ему,  под  дробь  барабана  в  руках  растема,  с  красным  флагом  впереди бодро прошагал по двум главным улицам деревни. ребята шли,  как будто это они победили в кровавой, будь она проклята, войне. Мужики,  однорукие  и  одноногие,  стояли  вдоль  улицы  с  мутными  глазами,  а  бабы  прижимали к лицу кончики фартуков.

Впереди,  казалось,  самые  лучшие,  самые  радостные  дни.  Наступала  новая жизнь. Вскоре в деревне заметно прибавилось мужиков, вернувшихся с фронта. они собирались своим взрослым кругом, было много застолий, разговоров, горьких и радостных песен. Чуть повеселели глаза у деревенских бабенок. Только в их семью отец уже никогда не вернется. он  навсегда остался в братской могиле села Ульяново.

в  пятом  классе  надо  было  перебираться  в  Сарапул.  Старший  брат  Кашфи еще осенью сорок третьего года нашел на улице гоголя, недалеко от  Пушкинского сада, комнату и лишь на воскресенье приходил домой в дулесово. Комнатой ее можно было назвать лишь условно, потому что была  она шириной метра в полтора, а длиной в один топчан из четырех досок, на  котором ютился брат. Хозяйка квартиры, красивая, немолодая уже женщина Жижина, разрешила ему приютить и брата. Под топчаном за загородкой  из двух досок зимой жил, весело похрюкивая и чавкая, хозяйский поросенок. растему спального места не было. На ночь он расстилал свой старый  и  изрядно  помятый  матрас  в  проходе  рядом  с  тем  поросенком.  Подушка  же уходила под сколоченный из досок возле окна столик размером с метр  длиной, а может, и того меньше.

Трудно сказать, как мать решилась отпустить растема в город. Может  быть, понадеялась на старшего брата. Жили они к этому времени уже давно совсем плохо. Поэтому она, видно, рассудила, что хуже не будет – хуже  некуда. Сама безграмотная, она по-житейски понимала, что без образования у ребят хорошей жизни не будет.

В школе здесь все было ново, интересно, временами даже весело. Самое тягостное начиналось, когда растем приходил из школы в комнату брата. Сразу наваливалась тоска по дому, по деревне, по своим. И было ему  так плохо, так неуютно, так горько – хуже всякой болезни. Хотелось только  одного – домой, домой.

То ли от постоянного недоедания, то ли от переживаний растем сильно похудел. В конце сентября мать, как всегда, пройдя двенадцатикилометровый  путь  с  мешком  картошки  для  них,  сильно  испугалась,  увидев  его таким.

– ой, алла, совсем ты у меня исхудал. Не варите что ли картошку-то? –  и расплакалась, глядя на него. Немного погодя, уже закладывая наскоро  почищенные клубни в кастрюлю, молвила:

– А говорил, что живете ничего, нормально. Не надо было обманыватьто.

растем решил перевести разговор:

– Бабушка как? А роза с Анварчиком?

– Бабушка осталась с ними и совсем плоха стала, едва ходит по дому.

– Сами-то что едите? Наверное, тоже голодаете?

Мать, взглянув на него, ответила:

– Мы-то  что,  мы  вместе.  Картошка  есть,  да  муки  немного  колхоз  подбросил за трудодни. Вам тут труднее.

Картошки,  которую  они  вдвоем  с  братом  приносили  из  деревни,  едва  хватало на шесть дней. Каждую субботу после занятий в школе, вдвоем,  а чаще в одиночку, топал растем домой. Так прошла зима 45–46-го годов,  наверное, самого голодного и самого тяжелого для них года.

осенью на семейном совете решили, что пора прекратить эту жизнь  на два дома – в городе и деревне. Ничто в деревне уже не держало. Их  старший брат заканчивал техникум, растему идти в шестой класс, а сестренке розе тоже через два года – в пятый класс. Переселились как-то  быстро: нищему собраться – только подпоясаться. Собрали пожитки, постельные принадлежности, взгромоздили на телегу старый горбатый сундук и поехали.

есть  в  Сарапуле  знаменитая  Старцева  гора,  наверху  которой  когдато  стоял  монастырь,  где  в  старину  в  молениях  и  трудах  коротали  жизнь  старцы-монахи. На этой горе на улице, называемой тогда Красной (сейчас  это улица раскольникова), в двухэтажном доме №124 у знакомой тетки Закии и сняла мать половинку подвала этого дома. Сама тетка Закия вместе  с детьми проживала на первом этаже.

Это  был  настоящий  подвал  с  двумя  почти  вросшими  в  землю  малюсенькими окнами. Кроме их семьи в этом подвале занимали комнату два  брата Жора и Валентин и их сестра Наташа. Братьям было по семнадцать– восемнадцать лет, Наташа была помоложе их года на два. они проходили  в  свою  комнату,  которая  никогда  не  запиралась,  через  комнату  Заппаровых. Весь подвал делила на две половинки большая русская печь. Прямо  от входа находилась комната вновь поселившихся, а слева за перегородкой жили братья с сестрой. Запомнилось это потому, что в подвале было  много крыс и бесчисленное количество блох. Когда в оконце пробивался  луч  солнца,  в  его  свете  висела  туча  этих  блох.  Все  трое  –  роза,  растем  и  Анвар  –  из-за  боязни,  что  их  покусают  крысы,  не  спали  на  подушках,  а прятались поближе к маминому животу, уткнувшись в него носами, чтобы  их  не  отгрызли  такие  же  голодные,  как  они,  крысы.  Кроватей  у  них  в  семье никогда отродясь не было, стоял общий дощатый топчан, на котором  устраивались на разном тряпье ребятня и мать. лишь бабушка спала на  сундуке, из-за которого она ежедневно спорила с растемом.

– Сегодня я буду спать на сундуке, – заявлял к вечеру растем. Но бабушка, добрейшее в мире существо, сопротивлялась:

– Юк, улым4, я сама буду спать на нем, ведь и меня могут загрызть крысы, – говорила она под впечатлением услышанных разговоров о крысах, –  и у меня сердце болит от страха.

– Придумываешь ты все это, бабка, ничего у тебя не болит. Просто ты  не хочешь уступить мне свой сундук, – безжалостно, но беззлобно отвечал  растем.

оставалось ни у одной семьи в подвале. Потому мама или Кашфи, уже не  помнится,  кто,  где-то  нашли  или  каким-то  образом  спроворили  металлическую  печку-буржуйку,  которая  стояла  посреди  комнаты.  она  стала  для  Нет, сынок (тат.).

всех в квартире местом постоянного пребывания. Запомнилась из детства  почему-то именно эта печь с местами прогоревшим металлом, из-под листов которого высвечивались сполохи огня. ребятня была вечно голодная,  но у печки было тепло и голод ощущался меньше. однажды, сидя так возле  буржуйки, роза вдруг мечтательно сказала:

– Знаешь, растем, я хочу, чтобы караваи хлеба были большие-пребольшие, чтобы можно было отрезать один кусок хлеба и наесться им.

растем угрюмо поддакнул:

– да, хорошо бы такой большой кусок хлеба иметь...

Но каравая такого тогда не было...

ребята, жившие в соседней комнате, были сироты: ни отца, ни матери.

Подошло время идти розе в школу. Мама где-то на рынке купила ей  белый свитер. роза в семье самая красивая среди всей родни. Надевала  она этот свитерок несколько раз и становилась тогда сама той прекрасной  куклой,  которую  пришлось  отдать  за  три  ведра  картошки.  роза  все  мечтала, что пойдет в школу в своем самом красивом белом свитере. Но  накануне 1 сентября 1947 года, заглянув в горбатый сундук, мама вдруг  обнаружила, что свитерок исчез. Надели на розу какую-то старую кофту,  в  ней  и  пошла  она  на  свой  первый  урок  в  новой  школе.  В  этом  же  сундуке  лежала  книга  Майна  рида  «Всадник  без  головы»,  которую  растем  зачитал до дыр. Не стало и этой книги. На кого же думать об этой краже?  Бабушка  все  время  сидела  тут,  в  комнате,  посторонние  не  могли  сюда  зайти и взять эти вещи. Никто из своих и соседей в краже не признался.  В  милицию,  конечно,  не  обратились,  ее  все  боялись.  Пропажу  так  и  не  обнаружили. Мама, хоть и сильно переживала о пропаже свитерка, но все  же успокоила дочь: