«Изучение древней истории Вьетнама началось давно. Старая историография Вьетнама насчитывает ряд крупных работ, содержащих описание древней истории и созданных в ...»

При этом в первый период первого этапа (XI — первая половина XIII в.) преобладал интерес к контролю за частным землевладением и землепользованием, а также за статусом и числом несвободных крестьян, а во второй период (вторая четверть XIII — XV в.), также синхронно пройденный вьетами и всеми крупными «старыми» земледельческими народами Юго-Восточной Азии, сфера публично-правовых отношений сузилась: как в отношениях между деревней и большей частью светских частных землевладельцев, а также монастырей и храмов, так и между ними самими стало преобладать обычное право. (В ханьском же обществе социально-экономические и, в частности, аграрные процессы проходили совсем иные периоды и этапы.) Сходство это прослеживается вплоть до современности (хотя социалистическое государство во Вьетнаме является этапным совпадением с китайским обществом, оно вполне мотивировано сильными связями именно в сфере государственности). Определенное сходство этапов развития внутри Юго-Восточной Азии имеется у вьетского общества прежде всего с теми, у которых также была сильна общинная организация (с яванцами прежде всего). Сходство же в динамике с китайским обществом обусловлено, прямо или косвенно, важным фактором, роднящим направление этой динамики у китайского и вьетского общества, — древнее малоземелье в основном центре и столь же древнее демографическое давление в этом центре, диктовавшее в допромышленный период определенный социоэтнический тип поведения общества в целом («движение на юг»). Но этапы здесь совершенно не совпадают.

Прежде всего надо еще раз подчеркнуть, что речь идет о самостоятельном культурном, экономическом и политическом очаге.

В III–II тыс. до н. э. здесь был мощный очаг, подвергшийся влиянию с Запада, из центрального Индокитая, и оказавший влияние на Север, т. е. на Дальний Восток. С середины II по середину I тыс. до н. э. здесь был более самостоятельный очаг, пока слабо влиявший на свою ближайшую периферию. С VI по III в. до н. э. можно говорить о независимых государствах с обширным культурным влиянием на юге (до Явы) и на западе (до Юньнани), одновременно активно воспринимавших по своей инициативе северный опыт. Во II в. до н. э. здесь существуют государства со смешанной вьетско-ханьской верхушечной культурой и крайне незначительными элементами ханьского этноса.

В I–II вв. н. э. положение меняется, начинаются, правда не очень решительные и почти безуспешные, попытки ассимиляции и выборочного заселения дельты Красной реки. В большей части эта программа провалилась, но возник и стал укрепляться смешанный вьетско-ханьский образованный слой управленцев. В условиях его господства в стране прошли восемь веков навязывания ханьских норм городской культуры, духовной жизни, государственности, языка, письменности, многих элементов материальной культуры. Даже буддизм, пришедший из Индии, воспринимался через вэньянь.

В конце IX — начале XI в. в условиях восстановленной независимости отмечен подъем глубинных верований при политической раздробленности и упадке ханьского влияния. В XI — начале XIII в.

наступили «буддийские времена» династии Поздние Ли, с некоторым чамским влиянием в ряде областей культуры и восприятием новых моментов государственной культуры Китая. При следующей династии, Чан (вторая четверть XIII — третья четверть XIV в.), расцвел, а затем вступил в полосу кризиса буддизм тхиен, связанный с юэским гуандунским чань-буддизмом. С момента фактического прихода к власти Хо Куи Ли (последняя четверть XIV в.) и при династии Хо в начале XV в. начинается полоса «добровольной китаизации», сменяющаяся в 1407–1427 гг. насильственной китаизацией на оккупированной Минами территории Дайвьета. Во второй половине XV в. добровольная «программная китаизация» достигает максимума, а с начала XVI в. следует ее быстрый крах.

Середина XVI — XVIII в. — «военно-буддийские» времена, с некоторым оживлением «внутренней китаизации» в конце XVII в. в Дангнгоае (северная часть Дайвьета — владения Чиней).

XIX век начался прагматическими в духовной сфере временами императора Нгуен Тхэ-то (эра Зялонг, 1802–1819 гг.) и распространением христианства. Затем наступила вторая полоса «программной китаизации» — с третьей четверти XIX в. ее дополняют попытки «внутренней вестернизации» на Севере и насильственная колониальная вестернизация — на Юге.

80-е годы XIX — середина XX в. — дальнейшая насильственная вестернизация в условиях режима колонии и протектората. Затем 20 лет независимого развития в условиях добровольной европеизации по социалистическому образцу (с влиянием китайских путей модернизации в КНР) — на Севере и по американскому образцу — на Юге. И, наконец, развитие единого Вьетнама по модели новых индустриальных стран с учетом опыта китаеязычных стран и политических процессов в России и КНР.

В заключение надо повторить, что среди воспринятого от ханьцев вьетами в ходе контактов с ними надо всегда различать: 1) воспринятое вьетскими верхами и обществом в силу внутренней необходимости в период ранней государственности; 2) навязанное в период «северной зависимости»;

3) воспринятое в силу внутренней необходимости в период после «северной зависимости», прежде всего в XV в., во второй четверти XIX в. и в третьей четверти XX в. А кроме того, у вьетов и ханьцев есть базовое сходство, не связанное с родством или влиянием, — постоянный «марш на юг», окрашивавший общество и создавший там и там южную этническую группу со схожими отличиями от северной.

Юг Вьетнама исторически оказался ближе к Юго-Восточной Азии как потому, что был заселен в период, когда в самом вьетском обществе усиливались его специфические, некитаизированные черты, так и по ряду внешних причин. К числу последних относятся: влияние чамского и кхмерского субстратов, далее — унаследованные от Чампы и Камбоджи более тесные внешние связи, наконец, неизмеримо более сильное европейское влияние как в силу его большей длительности, так и в силу меньшей сопротивляемости китайских элементов вьетской культуры у вьетов Юга. Большая духовная восприимчивость к новому выразилась в большем распространении христианства, массовости синкретических «новых религий» и проч.

Таковы самые общие мысли по этой весьма обширной теме. Но, кажется, пришла пора хотя бы четко сформулировать основные проблемы этого круга, что автор и попытался сделать, хотя и трудно в «процентах» оценить важность тех или иных компонентов.

Данная статья — попытка поставить проблему, обозначенную в заголовке, и наметить пути ее решения. Предложенный автором ракурс освещения проблемы, возможно, непривычен для читателя, но он, как нам представляется, и не тривиален. Аргументация гипотез и акцентирование определенных деталей, которые обращают на себя внимание и, собственно, делают возможной саму постановку проблемы, на данном этапе не претендуют на исчерпывающую полноту и призваны лишь отразить намерение автора привлечь внимание специалистов и стимулировать обмен мнениями по заявленной теме. Интересным кажется не столько наличие сходств и определение их перечня, сколько выявленный благодаря этим сходствам комплекс взаимосвязанных вопросов, при трактовке которых становятся возможными те или иные выводы о характере сходства, точках соприкосновения и феноменах уникальности каждой из названных культур.

Занимаясь длительное время историей, в том числе историей культуры Вьетнама и, в меньшей степени, Китая, регулярно знакомясь с публикациями по истории Кореи и Японии, автор давно заметил ряд сходств в традиционных культурах Вьетнама, Кореи и Японии при практически полном отсутствии регулярных контактов вьетнамцев с корейцами и японцами в древности, средние века и новое время;

определенные сходства наблюдаются, на наш взгляд, и в современном облике этих культур.

Совершенно очевидно, что страны эти очень разные, своеобразна в том числе и деревенская организация в каждой из них. Сходства же между ними прежде всего касаются культурной области и характеристик верхних социальных слоев, иными словами — культуры верхов, культуры государства.

В то же время многие из общих для названных стран черт не прослежены в Китае 2, т. е. наличие сходств в культурах полностью объяснить влиянием Китая невозможно.

Применительно к китайской культуре с очевидностью имел место отбор по какой-то единой модели, на протяжении длительного времени производимый в китайской культуре и обусловленный, на наш взгляд, двумя факторами. Первое: некоторая древняя базовая общность, повлекшая за собой заимствование из богатого арсенала китайской культурной традиции чего-то схожего. Второе: наличие в китайской культуре ряда черт, которые объективно могли быть реализованы за пределами китайской государственности (мы вводим для них условное наименование экспортабельных); но они не составляли всей социальной и культурной традиции Китая.

Общие черты в культурах этих трех стран мы видим далеко не во всем, но они есть и проявляются прежде всего в духовной культуре, потому что базой, обусловившей восприятие определенных элементов иноэтнической культурной традиции, оказался культ предков. Сходства, разумеется, не полные уже потому, что Вьетнам — это Юго-Восточная Азия, а Корея и Япония — Северо-Восточная.

Однако напомним, что все они в раннем каменном веке входили в приморскую Хоабиньскую область.

Позднее Вьетнам проходил основные этапы социального развития вместе с более развитыми в древности обществами Юго-Восточной Азии, но в древнейший период, в эпоху Донгшонской цивилизации в I тыс. до н. э., да и ранее, — влиял на Корею и особенно на Японию.

Когда рассматриваешь результаты заимствования из социального и культурного опыта китайцев, возникает ощущение, что все три народа в принципе брали опыт того же порядка, что и древние и средневековые народы умеренного пояса Европы — у Древней Греции, Рима, Византии; а специфически китайское, т. е. неэкспортабельное, не брали. На наш взгляд, это происходило потому, что заимствовать специфически китайское (т. е. для других стран — римское), не отказавшись при этом от собственной культуры, вообще нельзя3.

В частности, в Китае поклонение духам предков давно породило детально разработанное этикополитическое учение — классическое конфуцианство, исключившее возможность разработки космогонии и возникновения на ее основе чисто китайской религиозной системы. Воспринятый Впервые опубл. в сб.: Традиционный Вьетнам. Вып. II. М., 1996, с. 40–49. Автор пользуется возможностью поблагодарить д. и. н. С.В.Волкова и к. и. н. Е.К.Симонову-Гудзенко за полезные замечания по Корее и Японии, высказанные при подготовке данной статьи к печати в 1996 г.

Или прослежены там в формах, отличных от существовавших и существующих в трех странах.

Полностью культуру Китая восприняли лишь веками ассимилировавшиеся и к тому же включенные в состав империи представители юэ из современных провинций Фуцзянь, Гуандун и Гуанси.

несколько позже буддизм после многовековой борьбы также был вытеснен в Китае на второй план. А в трех странах, о которых идет речь, культ предков (в Японии составляющий часть синто) функционировал в традиционных для этих стран и более ранних формах еще до проникновения в них конфуцианства, дополняясь с III–IV вв. н. э. буддизмом на равных основаниях. Кстати, сам принцип «религиозно-философской дополнительности», когда 2–3 модели восприятия мира сосуществуют, доминируя каждая в своей нише, присущ и трем странам, и Китаю; в ослабленном виде он отмечается и в других странах Юго-Восточной Азии, где культ духов предков до сих пор также является основной формой массовых религиозных верований у многих народов. В результате малоэкспортабельным оказалось классическое ханьское (или чистое) конфуцианство с его сложной теорией, книжной культурой, чиновничьим менталитетом (отмеченным, впрочем, и в Корее) и отчужденностью от основной массы крестьянского населения.