«Евгений Анисимов Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА Д ум аем, что нет необходи м ости представл ять читателям автора этой книги - имя ...»

Даже в екатерининские времена, когда медицинская наука сделала заметны е успехи в постиж ении тайн человека и государыня не побоялась привить себе и сыну оспу, «политический бред» сумасшедшего оценивался по-преж нем у как государственное преступление. В отставного бригадира барона Федора Аша, который объявил, что он - подданный «законного государя» И. И.

Ш увалова - сы на Петра В ели кого, есть клю чевое вы раж ение: «впал по б езум ству в преступлен ие», поясняющее отношение сыска к делам сумасшедших.

вымыш ленные слова... писать и вредные намерения сообщниках - без этого сыск не в сыск: «Не имел ли он в сем его развращенном и вредном намерении подобных себе сотоварищей?..»

Позже просидевш его 19 лет в Д инамю нде Аша привезли (уже при Павле I) в Петербург, но вскоре стало ясно, что он «в уме не исправился», и поэтому в именном указе от 2 апреля 1797 года сказано, что Аш «по изменническому предприятию... заслуживает смертную казнь», которую заменили пожизненным заточением в суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь. При этом, как писал современник, несчастный сумасшедший скорее «был жалок, нежели кому-либо опасен».

Однако власть так не считала. Когда в 1775 году сошедший с ума надворный советник Григорий Рогов вошел с улицы в здание Синода, сел за стол и начал Петровича», то нетрудно было предвидеть, как отнесется к этому императрица Екатерина II, которая не хотела уступать престол сыну. П оэтому Рогова схватили и отправили не в монастырь «под начало» монахов, а в Петропавловскую крепость. Его делом занималась сама Екатерина II. Потом Рогова, хотя и признали «в уме помешанным», заключили в Шлиссельбургскую крепость, где и содержали как государственного преступника. В инструкции охране было приказано, с одной стороны, не слушать Рогова, так как «он в уме помешан», с другой «непристойных словах» коменданту крепости, а уж тот сообщ ал о речах сум а сш е д ш е го узника сам ом у ге н е р а л -п р о ку р о р у. На всякий случай п си хически здоровую жену и невинных детей Рогова Екатерина II также сослала в Сибирь.

пси хологию вообщ е и пси хологию « пр остец ов», в частности. Порой они умели найти тонкий подход к подследственному. За ним внимательно наблюдали во сказанные слова, предъявленные обвинения, как ведет себя перед лицом свидетелей на очной ставке. При допр осе в 1732 году за п о д о зр е н н о го в сочинении подметного письма монаха Решилова ему дали прочитать это письмо, а потом Феофан Прокопович, ведший допрос вместе с кабинет-министрами и Ушаковым, записал как свидетельство несомненной вины Решилова: «Когда ему посмотреть, тогда он первее головою стал качать и очки с носа, моргая, скинул, а после, и одной строчки не прочет, начал бранить того, кто оное письмо сочинил».

Вообщ е, Ф еоф ан П рокопович был настоящ им русским Торквемадой. Инструкции, составленные им для ведения допросов, являются образцом полицейского таланта: «П риш ед к [подсудимом у], тотчас нимало немедля допрашивать. Всем вопрошающим наблюдать в глаза и на все лице его, не явится ли на нем каковое изменение, и для того поставить его лицом к окошкам...

Как измену, на лице его усмотренную, так и все речи его записывать».

Самыми трудными для следователей были люди образованные, умные. Как уже сказано выше, Николай Новиков оказался «неудобным клиентом», он умело защищался, уходил от расставленных ему ловушек и привычных приемов сыска.

Сложным оказалось и дело самозванки - «дочери Елизаветы Петровны». Князь А. М. Голицын, ведший это дело, прибегал к различным уловкам и нестандартным приемам, чтобы хотя бы понять, кем же на самом деле была эта женщина, так убежденно и много говорившая о своем происхождении от императрицы Елизаветы и Алексея Разумовского, а также о своих полуфантастических приключениях в Европе и Азии.

Голицын допрашивал самозванку по-французски, но, пы таясь вы ясн и ть ее подлинн ую н ац и о н ал ьн о сть, неожиданно перешел на польский язык. Она отвечала по-польски, но было видно, что язык этот ей плохо знаком. Из этого Голицы н сделал вы вод, что она, очевидно, не полька. Стремясь уличить самозванку (говорившую, что она якобы бежала из России в Персию и хорошо знает персидский и арабский языки), Голицын заставил ее написать несколько слов на этих языках.

Эксперты из Академии наук, изучив записку, утверждали, что ее язык им неизвестен.

Таракановой», Голицын пытался изучить ее характер, выяснить, какие конечные цели были у преступницы.

авантюристки не лишены глубины и выразительности:

«Сколько по речам и поступкам ее судить можно, высокомерного, разума и понятия острого, имеет много знаний... Я использовал все средства, ссылаясь и на милосердие В. и. в. и на строгость законов... чтобы склонить ее к выяснению истины. Никакие изобличения, никакие доводы не заставили ее одуматься. Увертливая душа самозванки, способная к продолжительной лжи и обману, ни на минуту не слышит голоса совести. Она вращалась в обществе бесстыдных людей и поэтому ни наказания, ни честь, ни стыд не останавливают ее от выполнения того, что связано с ее личной выгодой.

Природная быстрота ума, ее практичность в некоторых делах, поступки, резко выделяющие ее среди других, свелись к тому, что она легко может возбудить к себе знакомых».

Итак, уже к началу XVIII века в политическом сыске существовала довольно разработанная «технология»

ведения дел: «роспрос», который предполагал допросы изветчика, ответчика и свидетелей, а также их очные « довед ен н о го» с пом ощ ью сви детел ей извета. От раскаяния, подробного рассказа о целях, средствах задуманного им или соверш енного государственного преступления, а также выдачи сообщников.

Если дело не закрывалось на «роспросе», то оно переходило в следующую стадию, называемую розыск.

руководитель сы скного ведом ства, а иногда и сам «роспроса».

«А С ДЫБЫ СКАЗАЛ...»

Обычно розыск начинался с «роспроса у пытки (у дыбы)», то есть допроса в камере пыток, но пока без применения истязаний. Другое название допроса в камере пыток - «роспрос с пристрастием».

Д оп раш ивали «у пытки» следую щ им образом.

Человека подводили к дыбе. Дыба представляла собой примитивное подъемное устройство. В потолок или в балку вбивали крюк, через него (иногда с помощью блока) перебрасывали ремень или веревку. Один конец ее был закреплен на войлочном хомуте, называемом иногда «петля». В нее вкладывали руки пытаемого.

Другой конец веревки держ али в руках ассистенты палача.

Д опрос под ды бой был, несом ненно, сильны м средством морального давления на подследственного, особенно для того, кто впервы е попал в застенок.

Человеку зачитывали приговор о пытке, что уже само по себе действовало устрашающе. Он стоял под дыбой, видел зап л ечн ого мастера и его пом ощ ни ков, мог наблюдать, как они готовились к пытке: осматривали инструментами. Некоторым узникам показывали, как пытают других. Делалось это, чтобы человек понял, какие муки ему предстоят. Под дыбой проводились и очные ставки, причем один из участников мог уже висеть на дыбе, а другой - стоять возле нее («Их ставити с тат[ь]ми с очей на очи, и татей перед ними пытать»).

Следователи прибегали и к имитации пытки. Для этого приведенного в застенок подследственного раздевали и готовили к подъему на дыбу.

«Роспрос у пытки» не заменял саму пытку, а лишь предшествовал ей. И если колодника решили пытать, то от пытки его не спасало даже чистосердечное признание (или то признание, которое требовалось следствию) ведь пытка, по понятиям того времени, служила высшим подследственный раскаивался, винился, то его обычно все равно пытали. С одного, а чаще с трех раз ему предстояло подтвердить повинную, как писалось в документах, «из подлинной правды». Если пытали даже упорствующих в «роспросе», на очной ставке или даже в «роспросе у дыбы» пытка была просто неизбежной.

«Роспрос у дыбы» переходил в собственно пытку.

Как правило, соблюдалась такая последовательность:

1) «роспрос» в застенке под дыбой, с увещеванием и угрозами;

2) подвешивание на дыбу («виска»);

3) «встряска» - висение с тяжестью в ногах;

4) битье кнутом в подвешенном виде;

5) жжение огнем и другие тяжкие пытки.

Пытка как универсальный инструмент судебного и сыскного процесса была чрезвычайно распространена в Х У 11 -Х У Ш веках. Заплечные мастера, орудия пытки, застенки и колодничьи палаты были во всех центральных и местных учреждениях. В России, в отличие от многих европейских стран, не было «степеней» пыток, все более и более ужесточавших муки пытаемого. Меру жестокости пытки определял сам судья, а различия в тяжести пытки были весьма условны: «В вящих и тяжких делах пытка жесточае, нежели в малых бывает». Законы рекомендовали судье применять более жестокие пытки к закоренелым преступникам, а также к людям физически более крепким и худым. Тогда опытным путем пришли к уб е ж д е н и ю, что полны е лю ди тяж ел е е перен осят физические истязания и быстрее умирают без всякой пользы для расследования. Милосерднее предписывалось поступать с людьми слабыми, а также менее порочными:

«Также надлеж ит ему оных особ, которые к пытке приводятся, рассмотреть и, усмотри твердых, безстыдных и худых людей - жесточае, тех же, кои деликатного тела и честные суть люди - легчее».

«служители высоких рангов», люди старше семидесяти лет, недоросли и беременные женщины. В уголовных процессах так это и было, но в политических делах эта правовая норма не соблюдалась. В сыскном ведомстве пытали всех без разбору, и столько, сколько было нужно.

В итоге на дыбе оказывались и простолюдины, и лица самых высоких рангов, дворяне и генералы, старики и юноши, женщины и больные.

Женщин пытали наравне с мужчинами, но число ударов им давали поменьше, да и кнут иногда заменяли плетьми или батогами. Беременных, как правило, не пытали. Впрочем, известно, что прислужница царевны Марфы Алексеевны, Анна Ж укова, в 1698 году «на виске... родила». Между тем до виски ее пытали трижды, причем в последний раз дали ей 25 ударов кнута. Вряд ли следователи не видели, что женщина беременна.

Императрица Елизавета в 1743 году так писала по поводу «Надлежит их (Софью с мужем. - Е. А.) в крепость всех взять и очной ставкой производить, несмотря на ее пренебрегали, то плутоф и наипаче жалеть не для чего».

Преступницу, родившую ребенка, разрешалось наказывать телесно через 40 дней после родов.

Пытки и казни детей закон в принципе не запрещал, но все-таки по делам видно, что детей и подростков щадили. В страшном Преображенском приказе Ромодановского малолеток только допрашивали, на дыбу не поднимая. Проблема возраста пытаемых и казнимых впервые серьезно встала лишь в царствование Елизаветы Петровны. В 1742 году 14-летняя девочка Прасковья Федорова зверски убила двух своих подружек. Местные власти настаивали на казни юной преступницы. Сенат малолетними считаются люди до 17 лет. Тем самым они освобож дались от пытки и казни, по крайней мере, теоретически. При обсуждении этой проблемы Сенат поспорил с Синодом: первый считал, что нужно отменить пытки людей, не достигших 17 лет, а Синод был убежден, что пытать можно с 12 лет, так как с этого возраста люди уже приносили присягу и ж енились. Иначе говоря, сенаторы оказались гуманнее служителей Бога, которые считали, что человек становится преступником с того момента, как начинает грешить, а способность грешить у человека проявляется уже в семь лет.

Рассмотрим теперь саму процедуру пытки. Перед пыткой приведенного в застенок колодника раздевали и осматривали. В деле Ивана Лопухина отмечалось, что принципиальным, почему его и зафиксировали в деле.

П убличное обн аж ен и е тела считалось посты дны м, позорящим действом, раздетый палачом человек терял свою честь.