«Евгений Анисимов Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА Д ум аем, что нет необходи м ости представл ять читателям автора этой книги - имя ...»

Лож ное доносительство было широко распространено, да и немудрено: борясь с ложными д о н о сам и, госуд ар ств о акти вн о п о о щр я л о доносы надежным «инструментом» контроля за исполнением законов. Доносчики извещали обо всем: о воровстве и разбое, об ута е н н ы х во время переписи душах, о наруш ителях м онополии на ю фть, щ етину, соль, о торговцах золотом в неположенных местах, о тайных продавцах ядов, о контрабандистах и т. д.

В 1720-е годы, когда государство, разоренное длительной Северной войной, отчаянно нуждалось в деньгах, возросло количество доносов, авторы которых ловко отзывались на злобу дня. Перед следователями являлись доносчики, готовые тотчас провести к тем местам, где закопаны клады Александра Македонского и Дария Персидского, сокровища разбойника Кудеяра, где стоят лиш ь присы панные землей чаны с золотом и серебром, которые сразу же обогатят пустую казну. Если такой «рудознатец» говорил: «Мне явися ангел Божий во сне и, водя мя, показуя мне место», то, как с ним поступ ать, знали да же кан ц е л яр ски е сторож а - в монастырь, «до исправления ума». Иначе обстояло дело с ворами, которые под пытками или перед казнью, вместо того чтобы покаяться, кричали «Слово и дело» и порой даже предъявляли образцы какой-то породы, утверждая, что это и есть найденное ими серебро, столь нужное Отечеству. Такого человека власти боялись без допроса отправить на тот свет. Но проходимцев было так много, что в 1724 году Сенат указом запретил верить рудознатцам, которые объявляли о своих открытиях забривали в рекруты, о подлинных же находках руд следовало доносить « заблаговрем енно, без всякой утайки».

Недоносительство в XVIII веке оставалось тяжким государственным преступлением, которое каралось более сурово, чем ложный извет. Согласно законам, неизветчик признавался фактически соучастником государственного п р еступ л ен и я. В указе 1711 года о н е и зветчи ках, знавших о фальшивомонетчиках, было сказано, что им «будет тож, что и тем воровским денежным мастерам».

расплавленным металлом.

Угрозы не оставались на бумаге. Приговоры сыска были страшны и подводили неизветчика под кнут, к Новгородский священник Игнатий Иванов по указу Петра I был казнен в 1724 году за недонесение слышанных им «непристойных слов». Многие участники дела царевича Алексея были жестоко наказаны за то, что не донесли о намерениях наследника престола бежать за границу.

Одиннадцать священнослужителей Суздаля обвинили в недонесении и подвергли суровому наказанию: ведь они часто видели, что бывшая царица Евдокия - старица Елена, сбросив монашескую одежду, ходила в светском одеянии, но не сообщили об этом куда надлежит.

На следствии в Тайной канцелярии довольно быстро выявлялся круг людей, которые знали, но не донесли о государственном преступлении, и они не могли ожидать от властей пощады. Страх оказаться неизветчиком гнал людей доносить друг на друга.

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

П осадский М атвей Короткий в 1721 году поспешил с доносом на своего зятя Петра Раева потому, что о его пьяных «непотребных» словах рассказал ему их холоп. Короткий испугался, что холоп донесет первым, а он в этом случае окажется неизветчиком.

В мае 1735 года Павел Михалкин, «отважа себя», подошел к часовому гвардейцу, стоявшему у Зимнего дворца, и объявил «Слово и дело», а затем донес на нескольких человек, обсуж давш их в тесной компании сплетню о Бироне, который с императрицей Анной «телесно живет». Михалкин пояснил, что он донес из-за опасения, как бы «из вышеписанных людей кто, кроме ево, о том не донес».

25 декабря 1736 года - в Рождество - на учеников кронштадтской гарнизонной школы: Иван Бекренев, Филипп Бобышев (им было по 14 лет), Савелий Жбанов (15 лет) и Иван Королев (13 лет).

принцессе Анне Леопольдовне (племяннице императрицы Анны), в том смысле, что она недурна собой и что ей, наверное, «хочетца». После этого, согласно записи в протоколе Тайной канцелярии, между приятелями произошел следующий разговор. Бекренев «сказал Жбанову: "Слушай, что оной Бобышев говорит!", и означенной Жбанов ему, Ивану, говорил: "Я слышу и в том не запрусь, и буду свидетелем" и [сказал] чтоб он, Иван, о том объявил, а ежели о тех словах не объявит, и о том, он [сам], Жбанов, на него, Ивана, донесет». После этого Бекренев пошел доносить на товарища.

Особо следует сказать о служащих, давших присягу.

Их, как людей поклявш ихся на кресте и Евангелии наказание, чем обычных подданных. Этой причиной объяснял свой донос фельдмаршал Б. X. Миних, который в 1730 году сообщил императрице Анне о том, что при вступлении ее на престол адмирал П. П. Сивере публично сказал: «Корона-де Ея высочеству царевне Елизавете принадлежит».

Тайна исповеди - одно из осн о во п о л агаю щ и х христианских таинств - в петровские времена перестала быть тайной. 1 мая 1722 года Синод опубликовал указ, в котором священнику предписывалось без колебаний и сомнений нарушать таинство исповеди, если в ней будет замечен состав государственного преступления. Синод разъяснял, что это «не есть грех, но полезное хотящаго духовный сын скажет своему духовному отцу, что хочет совершить преступление, «наипаче же измену или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь или зд р ави е госуд ар ево и на ф а м и л и ю Его величества», то священник обязан донести на него где надлежит, но сделать это должен не публично, а «тайно сказать, что такой-то человек... имеет злую на государя или на прочее... мысль».

Отныне ни один уголок в жизни и душе подданного не оставался тайной для государства. Законопослушный и б о гоб о язн ен н ы й человек оказы вался в ужасном положении: он опасался не только упреждающего доноса тех, кто присутствовал при «непристойном» разговоре, но и доноса своего духовного отца.

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

На допросе в Тайной канцелярии упомянутый выше Павел Михалкин сказал, что в Великий пост не ходил на исповедь потому, что «когда б он был на исповеди, то и об означенных непристойных словах утаить ему не можно, и потому в мысль ему пришло: ежели на исповеди о том сказать, [то] чтоб за то ему было [чего] не учинено, и оттого был он в смущении и никому об оных словах не сказы в ал », пока наконец не реш ился идти к Зимнему дворцу и донести.

Синод не только предупреждал священников об и м ущ ества, а т а к же ж изни, но и требовал от них принести специальную присягу, больше похожую на клятву тайного сотрудника политического сыска. После издания закона 1722 года православный свящ енник оказы вался в тяж елейш ем полож ении. Д онести на духовного сына - значило нарушить закон веры, не донести - значило преступить не менее страшный закон земного владыки. Словом, вечная дилемма русского человека: либо Родину продать, либо душу. Положиться на духовного сына священник также не мог: ведь тот мог становился изветчиком, но без свидетелей. Поэтому на следствии его могли обвинить во лжи и в оговоре своего духовного сына.

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

В 1718 году попа Авраама - духовного отца приговорили к смертной казни, которую заменили наказанием кнутом, урезанием языка, вырыванием ноздрей и ссылкой на каторгу в вечную работу.

Оказалось, что на следствии с помощью страшных пыток у Докукина вырвали признание в том, что на исповеди он сказал священнику о своем желании подать царю протест против порядка престолонаследия. Авраама тотчас арестовали.

В 1725 году астраханский священник Матвей Харитонов дал знать властям, что «был у него на духу солдат и сказывался царевичем Алексеем Петровичем». Когда «Алексея Петровича», который оказался извозчиком Евстиф еем А ртем ьевы м, схватили, то он показал, что называться царевичем Алексеем его «научал»... сам поп Матвей, которого тотчас же арестовали и заковали в колодки. И лишь на последующих пытках самозванец «сговорил», то есть снял, с попа о б в и н е н и я. После этого Артемьева увезли в Москву в Преображ енский Астраханский епископ Лаврентий, которому жаловались родственники попа-колодника, писал летом 1725 года в Синод, что попа Матвея нужно «освободить, понеже и впредь кто будет объявлять на исповеди священникам какие царственные дела, намеренной злобе доносить бояться будет». Матвея отправили в Петербург, в Синод, но совсем не за наградой, а с указом: «обнажить священничество»

(то есть лиш ить сана), так как он обвинен «в важном Ея и. в. деле». Иначе говоря, подозрения с законопослушного попа так и не сняли.

В 1738 году на допросе в Тайной канцелярии князь Иван Долгорукий показал, что, живя в ссылке священника Федора Кузнецова и признался ему на исповеди, что в 1730 году, накануне смерти Петра императора завещание, на что священник, отпуская допросили, действительно ли он знал о фальшивом завещании, и, убедившись в этом, сурово наказали.

Доносы на влиятельных, «сильных» лиц были всегда чрезвы ч ай н о опасны для изветчика. О пасно было вставать, к примеру, поперек пути такого отъявленного генерал-фискал А. А. Мякинин сумел уличить Меншикова в утайке в течение двадцати лет налогов с одной из своих крупных вотчин, светлейший нашел-таки способ расправиться с ним. Мякинина отдали под военный суд и приговорили к расстрелу, за м е н е н н о м у ссы лкой в Сибирь.

Всем известно, чем кончилась история Кочубея и Искры, донесших Петру I в 1708 году об измене гетмана Мазепы. Мог бы стать доносчиком на гетмана и его писарь Орлик, который знал все т а й н ые планы и «пересылки» Мазепы со шведами. Но гетман не раз предупреждал писаря: «Смотри, Орлик, будь мне верен:

сам ведаешь, в какой нахожусь я милости. Не променяют меня на тебя. Ты убог, я богат, а Москва гроши любит.

Мне ничего не будет, а ты погибнеш ь!» И Орлик, у которого «шевелилось искушение» сделать донос на гетмана, все-таки удерж ался от этого. «Устраш ила меня, - говорил он, - страш ная, нигде на свете не бывалая суровость великороссийских порядков, где многие невинные могут погибать и где доносчику дается первый кнут; у меня же в руках не было и письменных доводов».

Образ изветчика в русской истории - это образ огромной массы «государевы х холопов». Именно в сущ ествовании рабства, во всеобщ ей и поголовной зависим ости лю дей от государства и закл ю чал ась причина массового до н о с и тел ьс тва в России.

Изветчиками были люди самых различных социальных вероисповедания, уровня образования, служ ебного положения - от вы сокопоставленного сановника до последнего нищего. Доносчики были всюду: в каждой роте, экипаже, конторе, доме, застолье.

Полностью разделяю вывод, сделанный в 1861 году историком П. К. Щебальским: «Страсть или привычка к характера наших предков», впрочем, с одной оговоркой:

так было и в других странах. На доносах строилась работа инквизиции Западной Европы. Средневековая Венеция была настоящей страной доносчиков. Во Дворце дожей на лестнице можно и теперь увидеть знаменитый «Зев льва» - окошечко в стене, через которое любой анонимный венецианец мог безбоязненно «сообщить» на своих сограждан невидимому дежурному инквизитору. Во Флоренции, в монастыре Сан-Марко, под окном кельи настоятеля есть узкое отверстие, в которое любой мог незаметно сунуть свернутый в трубочку донос на брата во Христе.

Зная сотни подобных фактов, приходишь к выводу, что донос - не национальная, но общ ечеловеческая черта, что это - особенность социальной природы человека. Более того, эта проблема актуальна до сих пор и в д е м о кр а ти ч ески х общ ествах, ибо грань между исполнением своего долга сознательным гражданином весьма тонка или почти н е у л о в и м а. Но все- таки доносительство особенно расцветает там, где существует режим всеобщ ей несвободы, которы й развивает и поощряет политический донос.