«1 АЛГЕБРА РОДСТВА РОДСТВО СИСТЕМЫ РОДСТВА СИСТЕМЫ ТЕРМИНОВ РОДСТВА Выпуск 6 Санкт–Петербург 2001 2 Cogito ergo progigno Г.В. Дзибель Феномен родства: Пролегомены к ...»

7.3.2. Признание особого статуса иденонимов по отношению к естественному языку заставляет задаться вопросом о значении для праестественного языка таких фундаментальных категорий естественного языка как значение и употребление. В этой связи, необходимо остановиться на опытах описания значений ТР А.Вежбицкой (см., например: [2195]). Рассматривая свой подход как компонентный и лексикографический, она предложила описывать значение ТР посредством применения к ним набора интуитивно выявленных ею «семантических примитивов» (см.: [2193; 2196]). Такие значения, как «до», «после», «делать», «такой же», «разновидность», «некто», «нечто», «становиться», «знать», «вещь» и др. (всего к настоящему времени около 20), считаются неразложимыми на множители, общими для всех языков и исчерпывающе описывающими любое другое значение. Отмечая, что компонентное выражение типа «мужской родственник первого восходящего поколения» или «женщина, являющаяся ребенком родителей говорящего, но не сам говорящий» не имеет смысла для носителей культуры, А.Вежбицка предлагает формулировки следующего типа: X’s jarraga [в языке дьирбал] – someone who is thought of as related to X in the way one’s MOTHER is related to one but who is not one’s MOTHER («классификационная мать – некто, кто считается относящимся к X так же, как к человеку относится мать, но кто не является его матерью») [2195, c. 136]. Теоретический смысл такого высказывания состоит в преобразовании сложных значений в простые, отсутствии тавтологичности и обеспечении его понятности самим носителям языка-объекта. По мысли исследоватнльницы, именно такого рода определение соответствует «психологической реальности» ТР. Во избежание тавтологичности (circularity) семантических «предложений» родства, А.Вежбицка вынуждена сделать допущение, что среди ТР имеются первичные и вторичные значения. Обращаясь к дебатам между Э.Личем, с одной стороны, и Б.Малиновским и Ф.Лаунсбери – с другой, по поводу полисемии/моносемии в ТР, А.Вежбицка вырабатывает компромиссное решение: утверждая, что все языки знают ТР для обозначения матери и отца и все культуры признают связь между соитием и рождением ребенка, она постулирует в качестве универсально первичных для ТР только значения «мать» и «отец», остальные же случаи относит к культурно обусловленным. При этом, значения «мать» и «отец» описываются в более простых терминах как, соответственно, «та, которая рождает» и «тот, который рождает» и, тем самым, не являются частью группы общесемантических универсалий. В другой работе [2194] она рассматривает значения «брат» и «сестра» тоже как элементарные в пределах ТР. Не стоит возражать А.Вежбицкой, что могут обнаружиться языки, в которых биологические породители никак не отграничиваются от классификационных «матерей» и «отцов». Суть не в этом, а в том, что значения «отец» и «мать» неотделимы от значений «сын» и «дочь». Ср.:

«Фактически ни в одном языке нет базовой семемы «отец» или «родитель мужского пола», где «родитель» и «дитя» противопоставлены как отдельные элементы. Ее место занимает базовая сема «родитель – дитя»» [1606, c. 57]102.

Семантика ТР позволяет ему реализовывать одновременно и значение взаимности (возвратности), наиболее полно выраженное в таких терминах, как рус. брат, кузен, свояк и их аналогах в других языках, и значение полярности, так как базовая сема может распадаться с образованием комплементарных предикатов и оппозитивных лексем.

Независимо от того, является ли иденоним формально реципрокным, взаимная сема присутствует в нем всегда. А.Кробер назвал это свойство «фундаментальным чувством взаимности» [1584, с. 82-83]. Иными словами, вся парадоксальность (а не тавтологичность)103 иденонимов заключается в том, что каждое отношение родства достаточно элементарно для того, чтобы исчерпывающе описывать самого себя. Используемые А.Вежбицкой «примитивы» скорее следует понимать не как семантические категории (все приводимые ею слова имеют этимологии, а значит являются порождаемыми), а как синтаксические (социальные) отношения, циклически отсылающие к субъекту высказывания. «Делать»

значит «делаться», «становиться» значит «становить себя», «некто»

значит «некто в отношении кого-то», «до» и «после» всегда зависят от точки зрения говорящего так же, как «предок» и «потомок». Курьезным представляется определение, данное А.Вежбицкой взаимным иденонимам в ±2 поколениях австралийских СТР:

«Я думаю о них (нас, вас) как о лицах одного рода (kind), как о двух братьях или двух сестра» [2194, c. 39-40; выделено мной. – Г.Д.].

Употребление в русском переводе словосочетания «себе подобных»

(англ. my own kind) грамматически требует эго в качестве субъекта предикации, т.е. «я думаю о них как о себе подобных», что делает перевод бессмысленным. Учитывая, что как рус. род, так и англ. kind этимологически весьма прозрачно указывают на связь по родству, предложенная А.Вежбицкой формулировка есть сплошная тавтология. Тавтология, если перефразировать мысль Л.Витгенштейна, воспринятую позднее его учителем Б.Расселом, есть удел любой «идеальной» пропозиции.

7.3.3. Совершенно очевидно, что предлагаемые А.Вежбицкой определения более соответствуют живым языкам, нежели определения, трансформационного анализа иденонимов. Столь же очевидно, однако, что, при обучении детей, носители этих языков не будут пользоваться в речи такими определениями, которые предлагает А.Вежбицка. Для словарной лексикографии это обстоятельство, видимо, не имеет значения, но для исследования «психологической реальности» иденонимов это существенно. Никто из тех, кто употребляет, например, слово «отец» не знает, что оно обозначает. Людям гораздо важнее знать кто такой «отец», т.е. присутствие самого референта поглощает понятие, которое может быть вызвано его существованием. Если попытаться определить «отца» как понятие о «том, кто рождает», то каждый человек должен удовлетвориться определением самого себя как «того, кто рожден». Всякое понятийное определение иденонима выполняет тем самым функцию раскрытия семантического богатства формы, никогда не исчерпывающее ее содержание, а вовлекающее это содержание во все новые и новые связи.

«Отец» означает только «не-отец», где приставка не- маркирует усиление и уподобление через отрицание, как в некогда, незадача, недеток104. Язык может раскрывать это усилительно-уподобительное отрицание иденонима путем вовлечения его в пары и тройки оппозитивных категорий типа «сын»

и «дочь» для «отца». Означаемое иденонима является продолжением своего означающего, увеличивающим его семантическую нагруженность.

Вместо signification получаем magnification, вместо signifiant – magnifiant (ср.: [1118]). Иденоним отрицает понятие, представление и образ в пользу уникальной общей сущности: в случае его употребления нет competence Н.Хомского, есть только per-formance в отношении к pre-sence, т.е.

преодоление предметности объекта через преодоление формы воспрятия субъекта. Это означает, что иденоним – это всегда объективное полагание и моральное суждение (ср.: [1116, c. 83]. По этому признаку он сближается с глагольной связкой «есть». Как писал И.Кант в «Критике чистого разума», «есть» представляет собой связку суждения, то, что полагает предикат по отношению к субъекту [410, с. 521].

«Бытие явно не есть реальный предикат, т.е. понятие о чем-то таком, что могло бы входить в понятие той или иной вещи. Оно есть просто полагание вещи или известных определений самих по себе» [410, c. 521].

По мысли И.Канта, предикация существования ничего не прибавляет к вещи, но прибавляет саму вещь к ее понятию, т.е. опять-таки устанавливает отношение не между competence и performance, а между performance и presence. Здесь мы возвращаемся к глубинной связи родства и бытия, отмеченной выше в контексте фундаментальной онтологии М.Хайдеггера.

7.3.4. Употребляя ТР, человек раскрывает его двойное бытие: как идеей он им не просто обозначает, называет, указывает на какое-то лицо, а имеет его в виду как присутствие; как идемой он идентифицирует его как свою сущность. Идема, таким образом, это локализованный в сущности фоносемантическое, т.е. план выражения иденонима; идема – это сущностное, синтактико-прагматическое, т.е. план содержания иденонима. Иденонимы можно произнести в потоке речи, идеи можно назвать в их отношении к другим идеям, идемы можно только вызвать к происхождению от других идем. Как идеи, иденонимы образуют лексикосемантическую группу; как идемы, они составляют особую категорию знаков и особый знаковый уровень. Так же, как нельзя сказать «бытие есть»

(но можно сказать, например, «Бог есть»), нельзя сказать «родство есть»

или «отец есть». Родство (записанное как пропозиция типа «у меня есть отец») имеет место и, благодаря этому, вводит прасубъекта предикации, как необходимого, в существование в «местности», точно определенной в имени объекта предикации как действительного.

Коренным заблуждением участников дебата о полисемичности или моносемичности ТР (см. 2.1.) является их общая предпосылка о том, что иденонимы соотносятся с понятием так же, как и любое другое слово. Б.Малиновский [1704, c. 525-526; 1705] и сторонники ТА (см., например: [1986, c. 66]) полагали, что, если термин обозначает «отца» и «брата отца», то последнее значение есть (метафорическое) «расширение» (extension) первого. А.Хокарт назвал эту точку зрения «наивной лексикографией» [1486, c. 31], а Э.Лич [1618, c. 130-131; 1619] отмечал, что говорить о том, что в этом случае термин имеет первичное значение «мой отец» так же нелепо, как утверждать, что слово «стол» означает прежде всего «мой стол». М.Блок [1116] совершенно справедливо заметил, что ТР не имеет денотативного значения, подобного значению слова «стол», а значит расширяться может не его смысловая сторона, а сфера его употребления.

И.Хант показала, что и «генеалогическое», и «социальное» значения термина могут актуализироваться в зависимости от «контекста» (в нашей номенклатуре – подтекста и инициации) [1517].