«СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ (уфимский и оренбургский период) Том VI 1875–1879, 1862, 1864 годы Уфа – 2012 1 УДК 947(470.56) ББК 63.3(2) 2р36-40Р) И 26 Составитель доктор ...»

Как увидел их Кастрюкович, То кинулся, аки бешеный, Полтораста скамей повалил, Полтретья ста людей задавил И схватил он брата большаго, Что Андрея-то Андреевича.

Как пошла у них перва схваточка – С Кастрюка долой шапочка, Как другая-то схваточка – С Кастрюка долой платьице, А как третья-то схваточка – Пал Кастрюк на сыру землю.

Как возговорит сестра, государева жена:

У нас де этого не водится, С Кастрюком никто не борется.

Каждый стих, исключая первого, непременно повторяется в первый раз, в виде запева, или соло, а второй раз уже повторяет весь хор, разумеется, если в пении участвует несколько голосов; но пусть разрешат нам, посвящённые в тайны гармонии, почему, например, у нас, на Руси, где нибудь в глуши, вы часто слышите хоровую песню, исполняемую с правильным подразделением и сочетанием голосов, тогда как поют люди только одарённые каким-то музыкальным инстинктом, но без всякого понятия о музыке?

Точно в том виде, как поётся в Оренбурге песня о Темгрюке, прилагаем здесь мотив её, переложенный для фортепьяно1.

Приводится оригинал и нотная прорисовка И.М. Роднова (и в док. № 35).

Строго однообразный стиль мотива указывает на современность его содержанию и песни, родиною которой была, конечно, воспеваемая здесь белокаменная Москва XVI века, с которого времени новый для древней России оренбургский край вошёл в состав русских областей. Первое русское народонаселение края, издревле принадлежащего то к Золотойорде, то к Казани, возникло здесь в 1586 году, с совершенным присоединением к нам обитателей края: ногайцев, башкир и других турецко-татарских и финских племён, а главное с построением здесь городов: Уфы, Бирска и Мензелинска. Внутренняя администрация нового края и защита этих городов от набегов киргиз и сибирских татар требовали присылки сюда воевод, дворян, детей боярских, стрельцов, пушкарей и других служилых людей – и их прислали сюда на оседлую жизнь, с разных мест России, и наделяли землями в окрестностях этих городов, в чём вполне убеждаемся, читая акты последних лет царствования Грозного и всего продолжения царствования приемника его, царя Фёдора, изданные археографическою комисиею. Русское народонаселение Оренбурга, основанного в 1734 году и два раза после того переносимого на разные места, именно в 1739 и 1742 годах, составилось из переселенцев, приглашённых на заселение нового города самим правительством, объявившим разные льготы, даже пособие на первоначальное обзаведение поселенцев, в особенности же купцов и вообще людей торговых; отставные нижние чины, крестьяне, даже помещичьи и даже ссыльные, пользуясь всеми льготами, могли поселяться в Оренбурге; всё это можно видеть из обнародованных в то время указов, напечатанных в «Полном собрании законов», от 1-го мая и 7-го июня 1734, 11-го февраля 1736, 20-го августа 1739 и 29-го августа 1742 годов, за №№ 6571, 6584, 6889, 6890, 6893, 7876 и 8631. И так, элементы русской жизни, вновь привитой среди элементов чуждых ей и вновь насаждённых на чужой почве, и сама жизнь эта – должны были выразиться во всех проблесках её, со всеми старыми, вековыми поверьями и песнями, этими отголосками души и сердца.

До последней половины XVIII века, у нас не было печатных сборников народных песен, между тем, песни, в виде изустных преданий, переходили из поколения в поколение. Наши народные песни не иное что, как импровизация, и создателями её, вероятно, были у нас, на Руси, те самые скоморохи, о прирождённых талантах которых составился у нас своего рода авторитет и популярность, в виде пословицы, что «всякий пляшет, но не так как скоморох», и что песня не сказка, а быль, чего бы она ни касалась – быта исторического, или быта частного. Эта старая поговорка вполне идёт к песне о Темгрюке, так рельефно очерченном, с её юмором, может быть, даже вызванным личностью против басурмана-татарина, счастливого выходца между князьями-боярами, злого опричника, представителя людей, ненавистных народу, заклеймённых прозвищем «слуг тьмы кромешной». Песня о Темгрюке – не только картина своего времени и образец современной поэзии, но в ней есть исторические и тогдашние современные идеи.

Неизвестный импровизатор начинает историческим эскизом: Москва начинается, Казань нам дорого стала, хотя ещё дед Грозного, Иван III, сделал её своей данницей, а царя казанского вассалом, но Казань безпрестанно порывалась к уничтожению зависимости, покуда наконец Грозный в году не уничтожил навсегда эти попытки совершенным уничтожением царства казанского, и присоединением его к России. При взятии Казани был сам царь, – Казань нами на славу взята; напротив, падение царства астраханского решено без всякого затруднения и удивления народа, уже получившего привычку к успеху. Весной и летом 1557 года, воеводы князь Шемякин, постельничий Вешняков и стрелецкий голова Черемисинов без труда взяли Астрахань; ни один летописец не написал об этом панегириков, и тот же самый Курбский, так подробно описавший осаду Казани и все события жизни Грозного, едва мимоходом упомянул о падении Астрахани.

Падение двух царств мусульманских громко отозвалось на берегах Терека и Кубани и устрашило горские племена:

мелкие князьки начали заискивать покровительства русских до того, что многие из них семьями выехали в Россию, поступили на службу, крестились и сделались совершенно русскими.

В «Никоновой летописи», начиная с 1552 по 1558 год, указывается на разновременные выезды в Россию горских или черкасских князей с их подданными, в том числе, в 1558 году, выехало семейство князя Темгрюка, с которым, в 1561 году, породнился сам царь, взяв за себя дочь этого князя, окрещённую под именем Марии; вместе с княжною крестился брат её Темгрюк Темгрюкович, и как шурин царский сделался замечательным лицом при дворе Грозного, под именем князя Михаила Черкасского. Он герой песни. Очень понятно, что на брак с черкешенкой дворская аристократия смотрела с завистью и ненавистью, народу же казался странным союз православного царя с басурманкой; о браках князей с дочерьми ханов этот народ давно позабыл, но царь думал и действовал посвоему. Давно уже началась борьба его с боярами; бурные дни юности, крамолы и происки посеяли раздор между царём и боярами, и так верный личной неприязни к боярам, а главное к их старым, основанным на неприязненных самодержавию удельных началах, Грозный уже не хотел родниться с людьми родовитыми и потому, после кончины первой своей супруги, Анастасии, предпочёл всем боярским родам дочь князя Черкасского, и потом, верный той же системе, роднился тоже с людьми не родовыми, какими нибудь дворянами Колтовскими, Васильчиковыми, Нагими и новгородскими купцами Собакиными. Все эти фамилии быстро возвышались и первенствовали в дворской аристократии, но как это были люди новых понятий и всем обязанные царю, то Грозный не боялся их и не имел к ним личного нерасположения. Кроме того, в жизни Грозного были попытки избегать браков с подданными, и даже войти в родство с особами царственными. Так в 1551 году, он хотел жениться на дочери польского короля КазимираАвгуста, и в 1584 году на племяннице Елисаветы английской, Марии Гастингс. Но мы сказали уже, что все подобные браки не должны были встретить сочувствие в боярах и народе, и этот современный взгляд выразился в словах песни, что царь женится не у себя на Руси, а берёт жену в клятой орде, да ещё и с приданым полутораста бояр и полтретьяста татар. Эти бояре, вероятно, многочисленное родство новой царицы, или подвластные уздени князя Черкасского. Вместе с царицейчеркешенкой новый мир азиатизма наполнил двор Грозного.

Казаки и донцы не имели и не могли иметь ничего общего с князьями Черкасскими, но импровизатор их вставил, может быть и потому, что смешал их с ордынскими и ногайскими казаками, проявившимися на царской службе в одно время с черкесами, едва ли не под влиянием подданства последних.

Далее, в песне очерчена картина пира, последствие которого само собою высказывает его грязную сторону; импровизатор, однакоже, отделяет своего героя, азиятского удальца Темгрюка, от всей его обстановки. Опьяневший черкес вызывает охотников померяться с ним молодецкою силою и даже упрекает Грозного в том, что у него нет борцов и охотников попробовать силы молодецкой. Являются два удальца Андреевичи, торгаши из перчаточного, или руковичного ряда и русский удалец не боится черкесского богатыря, неосторожно перебившего полтораста человек; за то и импровизатор вполне выражает уважение к победителю самохвала-черкеса, назвав его почётным прозвищем вича, – национальное самолюбие удовлетворено в лице Андреевича. Сцена оканчивается словами Марьи Темгрюковны, которых нет в напечатанном варианте, но и в них несколько обрисовывается надменная азиятка, вовсе не гнушавшаяся тайно или явно присутствовать при оргиях и кулачном бое.

Кто бы ни был импровизатор песни, пусть даже скоморох, пусть сатира его – плод подкупа, личности, или просто природного юмора, но он хорошо исполнил своё дело: творение его пережило и переживёт ещё многие века. Что ТемгрюкМихаил был страшный злодей, даже при случае палач, – известно из истории. В 1568 году, в угодность Грозному, собственноручно разсёк он на части царского казначея-хозяина Юрьевича Тютина, жену его и четырёх малолетних детей; но все подобные выходки в тот ужасный век были обыкновенны.

Темгрюк жил и злодействовал, покуда жива была сестра его; с кончиной её, в 1569 году, царь женился на дочери новгородского купца Собакина, и родственники новой царицы оттеснили князей Черкасских; Темгрюк впал в немилость, и в году, погиб ужасной смертью – посажен на кол; но едва ли кто жалел опричника, и едва ли не в это время проявилась песня о нём и царской женитьбе?

Изложив песню о Темгрюке, мы не сравнивали, в каких фразах оренбургский вариант несходен с напечатанным, но сюжет её не изменён, исключая слов царицы, и потому не находили нужным делать это сравнение. Оно ни к чему бы не повело. Мы коснулись только историческо-современнообщественной стороны песни. Предоставляем другим судить об оренбургском варианте и ценить его, как уже оценён давно напечатанный, единогласно признанный памятником поэзии XVI века.

№ 35. Древняя новгородская песня Во многих местах Новгородской и Тверской губерний, сохранилась в народе песня из древнего семейного быта, о молодой девушке, выданной замуж за ганзейского купца и о девяти её братьях-разбойниках. По содержанию своему, песня явно сочинена в Новгороде, долее Пскова и Смоленска, сохранившем торговлю с ганзейскими городами. Иван III, в 1495 г., уничтожил, а сын Грозного, царь Фёдор, в 1596 году, снова возстановил торговые сношения Новгорода с Ганзою.

Прилагаемые здесь текст и мотив песни заимствованы мною из библиотеки одного любителя отечественных древностей, старорусского почётного гражданина А.А. Северикова.

Текст этот и мотив, более всего слышатся в Старорусском и Бежецком уездах, древних Шалонской и Бежецкой пятинах господина Великого-Новгорода.

У моего-та-ли рдна батюшки, У моей-ли-та рдной матушки Было девять сынов – я десятая;

Все братья мои, все в разбой пошли, А меня-ли младу замуж отдали, Меня за море, за морьянина.

Уж я год жила, я другой жила, А на третий год я дитю родила;

Уж я стала просить друга милого, Друга милого – морьянина:

Ты свези меня в мою сторону, К мому батюшке, к моей матушке.

Вот поехали в нашу сторону, Как наехали да разбойнички;

Мила друга – что зарезали, Милу дитятку в воду бросили, А меня-ли младу во полон взяли, Во полон взяли, стали спрашивать:

Ты скажи, скажи, ты с какой страны?

Чьего роду ты? чьего племени?

У моего-та-ли рдна батюшки, У моей-та-ли рдной матушки Было девять сынов – я десятая;

Все братья мои, все в разбой пошли, А меня-ли младу замуж отдали, Меня за море, за моремьянина.

– Ты сестрицушка! – ты голубушка!

Ты бери сколь хошь злата, серебра!

Мне не надобно злато, серебро, А отдайте мне друга милого!

А отдайте мне милу дитятку!